…ужасает собственная текучесть, которая ставит под сомнение даже само его существование: «Чувствуя, мы улетучиваемся, выдыхаем сами себя». Герой надеется преодолеть текучесть, временность бытия с помощью любви. Однако это дает еще меньше доказательств существования: полнота переживаний так велика, что влюбленные теряют чувство самих себя и длятся в этой иллюзорной вечности – в объятиях друг друга, – как дерево или дом, то есть лишенные специфически человеческого – сознания…
Виктор положил ручку. Глянул на исписанную страницу, испытывая привычное удовольствие оттого, что, наконец, все, что он, торопясь, выбрасывал на маленькие листочки черновиков, никому не понятное, кроме него, расположилось ровными и уверенными строчками на стандартном листе бумаги.
Потряхивая расслабленно опущенными руками, откинулся на спинку стула. Рассеянно обводя взглядом читальный зал, подумал, что в нем поместилась бы баскетбольная площадка и помост для штангистов. Сплошные, опоясывающие окна шли по периметру зала под самым потолком. В них было видно только небо. И в храме духа и в храме тела – ничего мирского и отвлекающего. Конечно, если не считать прихожанок, которые всегда в наличии. Лукаво поглядывают поверх молитвенников. То бишь учебников и конспектов, курсовых и дипломных.
Лицо девушки через стол от него, справа по проходу, кажется ему знакомым. Она почувствовала его взгляд, подняла голову – нет, ошибся. Яркое пятно на окне. Перемещается рывками. Странно, красно-желтая бабочка с черной каемкой. Настойчиво бьется о стекло. Рвется от света знаний просто к свету.
От серого неба над ним – слева, справа, прямо перед глазами, за спиной – пришло к Виктору почти физическое ощущение тяжести. Словно штанга лежит на плечах – дрожат ноги, еще раз присесть… Он взглянул на часы – пора на тренировку. Подумал, что четкий ритм дня стремительно ускоряет жизнь. Библиотека – спортзал – библиотека – бассейн. Дни летят один за одним, гладкие, словно отполированные. Беспомощно скользит по ним память, ей не за что ухватиться. Как в гладких рифмованных строчках, воспринимается только ритм – навязчивый, примитивный, заглушающий смысл, заглушающий жизнь… И куда это рвется глупая бабочка? От тепла и света – в холод и слякоть. Порхала бы спокойно до весны.
На тренировку не хочется. Грохот падающих штанг преследует даже во сне. Он с трудом отрывает вес от помоста, медленно тянет до колен, резко подрывает… Пальцы разжимаются, штанга обрушивается на помост, сбивает столик судьи, катится на зрителей…
Звонить Вере тоже не хочется. Виктор сидит, прикрыв веки, и соединенными указательными пальцами медленно ведет от переносицы к подбородку. Словно уточняя и закрепляя линию профиля. Бабочка неуверенно летит по проходу. Вверх-вниз, вправо-влево. Вперед-назад. Танец полета. В направлении той девушки, что показалась знакомой. Она тоже глядит на бабочку. Их взгляды встретились в воздухе, на этой легкомысленной танцовщице в ярких одеждах, словно выкроенных из осеннего листа.
Ему приятно, что их взгляды встречаются, вот так, не совсем обычно и многозначительно. В отличие от бабочки, она в летних тонах. Этакая изумрудная ящерка. Какое-то очень знакомое лицо. Бабочка зависает над столом, облетает вокруг нее, снова зависает. Убеждается, что это все-таки не зеленая лужайка, и летит обратно. Вверх-вниз, вправо-влево. Пролетая мимо, неожиданно опускается на голубую тетрадку. Осторожно исследует ее глянцевую поверхность. Перебирается на раскрытый томик Рильке. Поднимается по строчкам элегии, как по лесенке. Стихи хороши, но от типографской краски она не в восторге. Взлетает, снова к окну, на скользкое стекло, к серому и такому желанному небу. Наверное, она и не страдает от его серости. Хватает собственных красок.
Что ищет бабочка в библиотеке? Возможно, еще недавно она стояла на выдаче. Юная, тонкая, порывистая. Принимала заказы, приносила и забирала книги. Очаровательно улыбалась. Никогда ничего не читала и думала только о любви. Где и как его встретит, и как счастливо они будут жить. Совсем не так, как папа с мамой. И втюрилась, как последняя дура, в интеллигентного очкарика, который приходил первым и просиживал до закрытия. Такой невинный, простодушный, трогательный и ужасно, ужасно умный. В его книжках встречались знакомые слова, но все равно ничего нельзя было понять. Возле курилки, под лестничной клеткой, он читал ей стихи, тоже очень умные и совсем непонятные…
Оказалось, что у него жена и двое детей, и бросить их он никак не может. Она стала рассеянной, слезливой, постоянно что-то путала, роняла. Как-то попала на глаза большая красивая книжка с бабочкой на суперобложке. Она только на мгновенье задержала взгляд, только успела подумать: хорошо бы… Книга грохнулась на пол. У нее закружилась голова. Опьяняющая легкость. Она вытянула руки, чтобы не упасть. И взлетела. Она парила над склоненными головами, но родной, белобрысой, нигде не было. Увы, он уже прочитал все книжки и даже сдал государственные экзамены, получил красный диплом и принес жене первую получку…
Что ищет бабочка в библиотеке? Что ищешь ты? Просто женщина для тебя слишком просто. Просто женщина, просто жизнь… В бассейне с каждым разом забираешься все выше и за краткое счастье полета платишь ударом головы о воду. В бассейне… Безмерность желаний дает ощущение жизни. Торопиться желать все безмерней, пока живы. Тяжелое серое небо. Он держит его на прямых руках, как штангу, и команды опустить еще не было. И наверное, уже не будет: судьи спят. Как в кошмарном сне – сам себе и судья и зритель. А рекорды не фиксируются и не оплачиваются. Он подозревал это, когда взваливал огромную тяжесть на грудь, на пределе вставал, а потом, чуть подсев, выталкивал на прямые руки.
Виктор вспомнил девушку, что недавно приглянулась ему в бассейне, они сидели рядом на трибуне, ожидая своего сеанса, дышали влажным воздухом, смотрели на плавающих и ныряющих. Сквозь всплески и гулкие крики, он прислушивался к ее разговору с подругой. Доносился только голос, словно просеянный сквозь сито – без шелухи слов, спокойный, целящий. Вязаная безрукавка подчеркивала мягкость движений. Эта девушка создавала атмосферу покоя, утреннего размышления. Потом она передавала ему шнур, закрывающий проход, и он задержал ее руку немного дольше, чем это было нужно. Она взглянула на него – спокойно, дружелюбно. Потом они сдавали пальто. Он стоял сзади. Она подчеркнуто не замечала его взгляда. Проходя мимо, опустила голову.
Потом она стояла с подругой, которая кокетливо разговаривала с тренером. Виктор подошел поближе. Узкие бедра, прямые длинные ноги. Русые волосы собраны в узел. Руки – крест-накрест. Словно обнимает сама себя. Немного сутулится. И вся на углах: плечи, локти, бедра, колени – все торчит испуганно, угрожающе остро. Да, покой нам только снится. Потом они стояли рядом у трамплина. Глядели в глаза, ожидая. Но Виктор медлил. Он не преодолел ступень рассматривания издали, период угадывания, предвкушения. Он неторопливо перебирал возможности, варианты – в общем, собирал нектар с невидимых и несуществующих цветов. И слова не прозвучали. Они еще росли. Хотя, может быть, количество углов сыграло здесь свою роковую роль. В следующий раз ее не было. Точнее, Виктор пропустил тот день, когда она ходила, и ждал целую неделю, торопясь в бассейн, уже в троллейбусе стараясь увидеть зеленое пальто. Ее не было. Спрашивал у тренера: «Подруга той девушки, что разговаривала с вами неделю назад? В синем купальнике? Ну, такая…» ‑‑ Виктор изобразил рукой нечто раскованно-фривольное. Тренер улыбнулся и развел руками.
