Август 1985 года, Ленинград.
* Мужской хор института певческой культуры «Валаам» – Совет превечный *
– Ливень! – старик Фома звонко ударил себя по колену и закурил вонючую трубку. Ефим протер свои круглые очки и окинул взглядом небо, дабы убедиться в достоверности услышанного.
– Старче, на небе ни единого облака, лишь солнце светит посреди его бесконечных просторов. —голос юноши был хриплым и тихим. Седая борода резко повернулась на сей скрежет, её хозяин громко усмехнулся.
– Ты слеп… и слаб, ибо не пытаешься сбросить с себя оковы страха. – он направился по делам, гулко плюнув в сторону, отчего парень слегка дернулся.
Бытие самого Ефима отличалось своеобразностью: его работой было заколачивание гробов, а хобби – изучение бабочек. Он встречал те вещи, которые мало кто видит, но всё же старался не подавать виду и выглядеть обычно. «Особенно заурядным был его вид: русые волосы простирались по овальному серому лицу с обильным дерматитом вокруг уст, блекло-зеленые очи закрывались томными веждами» – так бы он себя описал. Тонкая золотистая оправа держала увесистые линзы с диоптрией -4,5 и цилиндром -2,5, что говорило о его астигматизме. Его одеяния обладали особой жесткостью ткани и грязью цветов: в основном носил старые поеденные молью пальто, жабо, пропитанное дегтярным мылом, с которым оно лежало у бабушки в шкафу, и вельветовые штаны, ворс на которых частично облысел.
Сегодня его ждёт врач-онколог, что нащупал у него крупную опухоль на шее. Но Ефим твердо решает не идти к нему, а вместо этого – бежать по улицам Ленинграда, спрашивая каждого прохожего о погоде. По дороге он встречает Пафнутия Трубецкого – лучшего друга, с которым провел всё свое детство и юношество. Ефим не понимает, что тот делает в Ленинграде, когда должен быть в Москве.
– Пафнутий! – запыхавшийся Ефим схватился за его широкие плечи.
– Простите? – повернувшись, он разинул свои аквамариновые глаза, на одном из которых был дефект «Поликория». Высокий шатен крепко обнял брата своего, отчего стремительно стало гаснуть желание бежать по городу дальше. Это был самый дорогой ему человек. Но Ефим отбросил задние мысли, ощущая, что обязан действовать.
– Что ты видишь наверху?
– Ч…что? – он косо прошелся по нему взором, а затем взглянул на указанное место. – О, радуга! Красиво, правда? – Ефим громко засмеялся и побежал вперед. В его опросе приняло участие 8 ленинградцев и все дали разные ответы. Был и тот, что видел на небе Бога.
В полдень Ефим оказался на Благовещенском мосту, где решил отдышаться, облокотившись на холодное ограждение. Очки, по случайности, полетели вниз, прямо в воду, их обладатель трижды чертыхнулся. Он слепо глянул на небо, что окрасилось в белый. Поражаясь и смеясь, закружился вокруг своей оси и вдруг почувствовал невыносимую боль в шее. Достав из кармана пальто антикварное зеркальце с изумрудным уроборосом на заднике, принадлежавшее безумному дедушке Онуфрию, он увидел на месте опухоли зеленый кокон. Из него что-то активно начало выбираться наружу. Ефим перестал бояться, напротив – с улыбкой наблюдал за сим процессом. Через пару секунд оттуда выпорхнула редчайшая ночная бабочка «Князь». Ефим видел её в далеком детстве и бесконечно мечтал встретить снова. На крыльях была его кровь и плоть. Она улетела, а Ефим, в попытках погнаться за ней, камнем упал в воду. На деле, всё это являлось его предсмертной галлюцинацией, ярким пламенем вспыхнувшая перед полным затуханием на койке лечебного института онкологии им. Петрова. Ему было 24 года. И этим была его тяжелая смерть, но вот жизнь была поистине невероятной.
* Маша и Медведи – Земля *
Однажды осенью 80-го гола, когда весь Ленинград окрасился в пряный оранжевый цвет падающих листьев, а небо затянуло серым гобеленом облаков, Ефим шел на работу. Он был гробовщиком в одном из похоронных бюро, чье название невольно внушало страх: «Готовься» – шептал рисунок смерти с косой на вывеске у входа. Почему-то именно возле неё он ощущал страсть к курению, и затягивался сигаретами «Шипка» намного активнее, нежели в любом другом месте. Сегодняшний день не был исключением.
– Ефим, черт бы тебя подрал! Ты на часы смотрел? – прокричал начальник Вилорик, чье имя было аббревиатурой: «Владимир Ильич Ленин Освободил Рабочих И Крестьян». Ефим забыл про время из-за мыслей о дымящем табаке, пепел с которого томно падал на пол. Глас Вилорика пронзил тело насквозь, насытив его энергией, отчего глазные яблоки слегка выпучились из объятий черепа. Молодой человек послушно зашел внутрь, где в легкие просочилось уже привычное за много лет работы зловоние. Вилорик взял Ефима за рукав грубого льняного пиджака цвета чесночной зелени и потащил в помещение, где хранились их «спящие клиенты».
– Сегодня привезли его. – Вилорик направил свой толстый указательный палец, походивший на перевязанную веревкой колбасу, на труп мужчины лет шестидесяти, прикрытый тканью до волосатой груди. Он смирно, и конечно же, неподвижно лежал на металлической койке. —Рак легких. Жена говорит, что тот хотел кремации, но она настаивает на захоронении из-за традиций.
– Но ведь он желал другого. Почему решает его жена? – возмутился Ефим.
– Да откуда я знаю? Быть может, потому что она жива, а он мертв? – не поспоришь.
– Как его звали? —парень потер свои очки, дабы лучше рассмотреть лицо мужчины. Он отличался от остальных своим умиротворением в образе. Обычно на лицах людей остается страх или печаль, а этот принял смерть как нечто неизбежное, отчего стало легче.
– Никифор, кажется… Ой, все, хватит тянуть! Приступай за работу!
– Никифор, значит…
Возвращаясь поздним вечером домой, Ефим ощущал разрывающий его грудную клетку гнев, который солдатиком прыгал в залив мыслей о несправедливости. Он жил один, не считая кошку Весту. Его настроение передавала мерцающая теплым светом лампочка, бренно висевшая в гостиной без абажура. Дом, в котором находилась квартира Ефима, был старым – трещины тянулись от пола до потолка, разрастаясь с каждым годом все больше. Иногда хозяину этих стен казалось, что они добрались и до его души, распространяя разрушение и в ней. Единственное, что радовало очи Ефима в его обитель – была коллекция бабочек, висевшая над маминым шкафом с фарфоровым сервизом. Сотни прикрепленных на иглы тел показывали свою застывшую красоту, передавая особое желание быть как они. Он не хотел исчезнуть, не хотел, чтобы его лик забылся в чьих-то воспоминаниях, Ефим жаждал, чтобы его физическая оболочка была натянута на его пустоту целую вечность. Сидя на деревянном, с приделанной ножкой стулом, и глядя на своё достояние в виде данной коллекции, он очутился в прострации. То ли так подействовала усталость, что завела его в сон, то ли виной была рюмка выпитой «Березки» – герой услышал голос. Вздрогнув от звука, он пустил десятки взглядов-пауков, что мигом разбежались по комнате, остановившись на кожаном диване, на котором сидела огромная бабочка с лицом Никифора. «Обыкновенная» крапивница расположилась на подушках, рассматривая ковер с медведями на стене.
