Офицерская общага стояла на окраине гарнизонного городка и представляла собой длинный одноэтажный барак. Впрочем, имелся большой жирный плюс: всегда можно было уйти через окно во время внезапных проверок замполита полка майора Дубинина по кличке Квазимодо. Кличка сполна кричала сама за себя, но к чести замполита, он на «погоняло» не реагировал, говорил, что у него такое выражение лица. Проверки были обязаны выявить пьянство среди холостого состава офицеров и прапорщиков. На дворе стояли восьмидесятые, славная эпоха развитого социализма, рвущаяся к цели под злободневным девизом «Трезвость – норма жизни». Сухой закон коснулся и вооружённых сил, где без бутылки решить маломальскую проблему было очень трудно. Но закон был поставлен в первый ряд государством, поэтому Квазимодо с особой любовью снимал стружку с провинившихся офицеров. Правда, и с него снимал политотдел дивизии за слабое проведение политики партии. С политотдела шкуру сдирало политуправление армии. Политуправлению выедало мозг главное политическое управление вооружённых сил, так называемый ГлавПУР. Выше находились только небожители: ЦК партии и Политбюро.
Однажды проверки прекратились. В одной из комнат общежития, где никто не жил, Квазимодо получил в челюсть во время облавы. Лейтенант Паша Целяк, услышав шум проверки, выключил свет и, дождавшись вероломного вторжения на территорию комнаты, врезал левой. Пока замполит чертыхался, вся компания ушла через окно. Аборигенов общежития потом ещё долго трясло начальство, но Пашку никто не выдал. Все считали, что Квазимодо получил по заслугам. Повального пьянства в общаге не было: каждый день – служба. А день рождения отметить с друзьями считалось (да, и считается до сих пор) святым делом.
Гарнизонный городок полка города N в ГСВГ, Группе Советских Войск в Германии, был однотипен и похож на все другие городки. Штаб, столовая, строевой плац, медсанчасть со стороны представлялись центральным ядром. К нему жались казармы, баня, спортивная площадка с неизменной полосой препятствий, клуб. Дальний кордон, жемчужиной которого была офицерская общага, являлся смесью караулки, технического парка и многоквартирных домов для личного состава, обременённого семьями, проще для «женатиков». Ну, и уже за территорией городка был свинарник, стрельбище, лесопилка. Выход в город для офицеров и сверхсрочников был свободный. Нормальные люди выходили через КПП, контрольно-пропускной пункт. Ненормальные – через многочисленные, в человеческий рост, отверстия, которых хватало по всему периметру забора, взявшего военный городок в кольцо. Ненормальных было больше. Обычный отечественный парадокс: немец идёт, где положено – русский, где короче.
Город N был такой же, как многие немецкие городки Передней Померании районного масштаба: ратуша, брусчатка, чистота, которую поначалу было неудобно топтать, узенькие улочки, многочисленные пивнушки – «гаштеты». Эту несложную последовательность достопримечательностей можно привязать к любому мелкому городу ГДР. Даже крупные деревни подходили по описанию. «Гаштеты» у русских пользовались особой любовью в силу особого усердия к закускам и пиву. Пиво всегда было хорошее, а после нашего «жигулёвского» казалось амброзией, напитком богов. После первой пробы самый отъявленный трезвенник бежал записываться в негласный клуб любителей пива.
С Пашей Целяком мы учились вместе в артиллерийском училище приморского города-героя. Он грыз гранит науки и познавал армейскую службу в первом взводе, я – в третьем. Друзьями мы тогда не были, но друг друга знали. Впрочем, нас знали все, и наше сочетание фамилий послужило поводом к массе скабрезных шуток. Тот, кто четыре года постоянно проходил вечернюю поверку, даже через много лет будет помнить фамилии сослуживцев. Лица вытирает память: имена – никогда.
– Петров?
– Я!
– Васюков?
– Я!
– Мироненко?
– Я! – и так по списку.
Для нас с Пашкой устав с лёгкой руки старшины чуть изменили. Нашими фамилиями поверку всегда заканчивали, видимо, для особой сладости сна. Таков армейский юмор.
– Целяк?
– Я!
– Ломакин?
– Я! – все ржали, точно жеребцы, зовущие кобылиц.
За четыре года вечерних поверок наши фамилии превратились в одну, двойную.
– А где Целяк-Ломакин? – так спрашивали даже дежурные офицеры.
– Целяк – в увольнении, Ломакин – в наряде по кухне…
Со временем даже уточнения стали не нужны. Мы оказались однофамильцами, родственниками, сиамскими близнецами. Когда говорили, что Целяк-Ломакин получил благодарность за отличную стрельбу, то подразумевали, например, Павла. Или:
– Целяк-Ломакин завалил экзамен по марксистко-ленинской философии.
Все знали, что это сделал я, Лёха Ломакин. По иронии судьбы или в силу обстоятельств после окончания училища мы попали в один полк, жили в одной комнате в общаге. Вот тогда и закорешились. Дружбе способствовала и служба в артиллерийском дивизионе самоходных установок, боевые дежурства, каждодневное вовлечение в процесс армейской жизни. Ни у кого не возникало сомнения: это друзья навсегда, два сапога – пара, не разлей вода…
Нам с Павлом было чуть за двадцать, лучшие годы. В это время на мир смотришь добрыми, порою удивлёнными, глазами, а чистота сердца, искренность его порывов, спору не подлежала. Высшие силы только богатство распределяют не одинаково, а молодость всем отмеряют поровну. Поэтому, и, кажется, что тогда было лучше, и небо синее, и сахар слаще, а это всего лишь – неизбывная тоска по ушедшей за горизонт стоптанными сапогами юности, канувшей в пучину прошлого, молодости. Сейчас, думается, что и не было этого вовсе, да и не с тобой происходило, точно некий режиссёр снял чёрно-белый фильм, обрывки которого спрятал в твоём мозгу. Вот в одном из обрывков, всплывших в беспокойной памяти, два розовощёких лейтенанта прибыли для дальнейшего прохождения службы.
В курилке перед расположением дивизиона сидели два старых майора. Сорокалетние тогда мне все казались древними, это даже не обсуждалось. Два доблестных офицера спорили, какого цвета клитор у заведующей гарнизонной библиотекой армянки Армине.
– Розовый! Ну, прямо цветущая роза! Как на клумбе у штаба! – почти кричал маленький с довольно аккуратным животиком офицер.
– Что ты? По всем законам природы должен быть фиолетовый, – возражал внушительного вида мужчина с кулаками, похожими на пудовые гири. – Она же жгучая брюнетка!
– И что? Причём здесь брюнетка и клитор? Умеешь ты, Гена, жопу с пальцем сравнивать. Фиолетовый! Ты бы ещё сказал: серо-буро-малиновый.
Майор с животиком так замахал руками, словно жестикуляция являлась безоговорочным выражением всех цветов радуги.
– Василий, ты, когда последний раз какую-нибудь книгу читал? Устав и правила стрельбы не в счёт, – здоровенный майор, видимо, хотел данный спор подвести под научную базу.
