Собачки Амурчик и Тимка Амурчик – Тимка Григорьевичи Сокольнические
© Григорий Саркисов, 2020
ISBN 978-5-0051-2977-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ФЕЙСБУКОВКИ или КАРТИНКИ С КАРАНТИНКИ
Коронавирусная напасть и забота московской мэрии о моем здоровье дали массу свободного времени. А когда свободного времени слишком много, человек вздыхает, садится за компьютер – и погружается в волшебный мир Фейсбука, Инстаграмма, Гугла, Одноклассников и прочих достижений цивилизации. Вот так незаметно, за пару месяцев самоизоляционного домоседства и фейсбуковского добрососедства, у меня не только выросла борода, но и набралось изрядное количество карантинных «гришуток», «мыслей-мюслей» и просто размышлялок. Я их так и назвал – «карантинки». Признаюсь: мне помогал писать их маленький йорик Амурчик: во время работы он спал у меня на руках, пока его друг, тоже йорик, но Тимка, дрых на диване. Так я наловчился печатать на компьютере одной рукой. Амурчику и Тимке, как соавторам, – особая благодарность и низкий поклон, без них бы я, конечно, не справился
Плотник
По пыльной дороге бреду потихоньку
Истерты в кровь ноги, и тоща котомка,
Тащу по проселкам уставшее тело
Куда и откуда – какое вам дело?
Несу я не злато, не снасти для лова,
Несу – только мысли, несу только Слово.
И имя мое ни о чем вам не скажет,
Судьбу мою имя никак не предскажет.
Что ж в имени толку на свете на этом?
Я – плотник. Иисус. Из Назарета.
Случай на Патриарших
Во время карантина в Москве на Патриарших прудах полиция задержала гражданина по имени Иисус, гулявшего с собакой на расстоянии более ста метров от дома.
В Москве на Патриарших
Поймали Иисуса,
Он там гулял с собакой,
И явно нарушал.
Гоняться за Иисусом,
Конечно, дело вкуса,
Но, говорят, Иуда
В полицию звонил.
И долго-долго-долго
Опрашивал Иисуса
Терзаемый мигренью
Районный прокурор,
А после чисто-чисто
Согласно новой моде,
Он руки мыл, используя
Водочный раствор…
История с Иисусом,
Конечно, презабавная,
Но что-то там знакомое
Проглядывает в ней,
И что-то очень нужное,
А может быть, и главное,
Даст опыт героических
И незабвенных дней.
Плато
Вот-вот, говорят, будет «плато»,
И вирус уйдет в Никуда…
Не слишком ль высокая плата
За наши грехи, господа?
Наверное, мы и грешили,
И жили мы как-то не так,
Но где-то же все же решили
Устроить нам этот бардак?
Теперь—то мы стали умнее,
Клянемся по-новому жить!
Мы будем ходить на работу!
«Налево» не будем ходить!
Мы завтра же врать перестанем,
И ближнего будем любить,
А главное – истово станем
Мы спиртом конечности мыть!
И пусть нам пеняют Оттуда:
Мол, люди неправдой грешат,
Но верим в великое чудо:
Гулять без собак разрешат!
Туман
Словесный напустив туман,
Спеша от мысли к мысли,
Слагает вирши графоман
Без логики и смысла.
И вот, бездарны и лихи,
Пошли гулять по свету
Как-будто вроде бы стихи
Как вроде бы поэта…
Не надо
Не надо спорить с дураком.
Ни цифрами, ни кулаком
Ты не докажешь ничего,
И проще плюнуть на него.
Не надо спорить с дураком.
Про кошек
Весна пришла. Запели птички.
Спещат букашки в мураву.
А кошка Мурка, истеричка,
Зовет кота на рандеву.
И кот поет ей серенады.
Орет как резаный, вестимо.
Молчи, мурлыка! Думать надо!
Любовь и карантин – несовместимы!
Моча в росе
Остановите время, я сойду
На станции, уставший и помятый.
Вы спросите: в каком году?
Конечно же, в родных семидесятых.
…И по росе из прошлого пройду,
Моча в росе свои морщинистые ноги…
Александр ХАСАНОВ
Моча в росе. И поезд опоздал.
Покрылись рожью спички и дороги,
БАМ, Брежнев, Сахаров, и Тур наш Хейердал, —
По всем прошлись мои морщинистые ноги!
Пусть я теперь уставший и помятый,
Но только отмените Интернет,
Меня верните в год семидесятый,
Где в бочках квас, а кока-колы – нет!
В семидесятом приснопамятном году
Не знали мы дурацких технологий.
Остановите время! Я сойду,
Моча в росе морщинистые ноги…
Кровь, любовь и прыть
Я себя прощаю,
Как же не простить?
Пусть и проявляю
Редкостную прыть…
Всё идёт на пользу,
Завтра в бой опять,
Вновь приму я «позу»,
Чтобы воевать…
Я себя прощаю,
Чтобы дальше жить,
Да… я вот-такая
И не изменить…
Циля ВАЙНЕР
Я себя прощаю!
Как же не простить,
Если обещаю
Редкостную прыть?
Мне в стихах привольно,
Стих волнует кровь,
И двух слов довольно:
Лишь бы – про любовь!
Если «слёзы» -«грёзы»
Верно сочетать,
Можно про берёзы
Что-то написать,
Если, скажем, надо
Описать лицо,
В строчку славно влезет
Хлёсткое – «яйцо»!
Если же иное
Мне волнует кровь, —
Я опять не ною,
Напишу: «Свекровь»!..
Всё идет на пользу,
Всё – в копилку мне!
Я – в красивой позе,
На гнедом коне!
Пусть увяли розы,
Что там горевать!
Выйду, встану в позу —
Буду воевать!
Всё себе прощаю,
Стих могу сложить!
Да, я вот такая:
Надо ж как-то жить!..
День, который плохо начат
День, который плохо начат,
Не брани, тоскливо ноя,
Потому что и удача
Утром стонет с перепоя
Игорь ГУБЕРМАН
Днем удача тоже спит,
И до вечера продрыхнет.
Вечер. Жажда. Надо пить,
А не то желудок вспыхнет.
Ночь прошла. Уже рассвет.
Безобразие какое!
А удачи нет как нет.
Спит, зараза, с перепоя…
Есть женщины сезонного шитья…
Есть женщины осеннего шитья,
Они, пройдя свой жизненный экватор,
В постели то слезливы, как дитя,
То яростны, как римский гладиатор.
Игорь ГУБЕРМАН
Есть женщины весеннего шиться,
Прохладнее, чем летом радиаторы.
Они в постели, – как ленивая кутья,
Шустры, как неживые гладиаторы.
Эхо харрасмента
Как-то Алексея Венедиктова, главного редактора «Эха Москвы», обвинила в харрассменте некая дама, с которой его угораздило ехать в одной машине. Мой друг, журналист, писатель и разведчик Михаил Любимов написал по этому поводу:
И всё случилось потому,
Что проявил он слабину,
А надо было бы дожать,
Антилигент, ядрена мать!
А я написал:
Интеллигента губит слабость
К правам, словам и прочей ерунде,
Что остро чувствуют все бабы,
Подверженные харрассменту при езде,
На будущее, Леша, не теряйся,
Хватай за ляжки дуру, и за грудь!
Ни на секунду с ней не расслабляйся,
Ну, и о харрасменте – не забудь!
Увы, в карантинные месяцы случилось немало печальных событий. Два события меня потрясли особенно, – это смерть писателей Эдуарда Лимонова и Александра Кабакова. Кабакова читал и уважал давно, еще со студенческой скамьи. Это в высшей степени талантливый писатель и благородный человек, оказавшийся одним из последних донкихотов—шестидесятников. Таких людей больше не делают, и печально, что они уходят, унося с собой настроение и аромат того оттепельного времени, оказавшегося только преддверием новых заморозков, – слава Богу, до лютых морозов тогда дело не дошло, уж очень дряхлы и изнеженны были «замораживающие» к тому времени, но было холодно. Уход Кабакова – несомненно, огромная потеря для русской литературы и общественной мысли. А вот Лимонова я открыл для себя сравнительно недавно, в конце девяностых, – до этого смущала его р-р-революционная пассионарность, и какая-то дьявольская внешняя, а может, и внутренняя схожесть с Лейбой Давидовичем Бронщтейном, за свирепость прозванным Троцким. Но когда я начал читать Лимонова-писателя – и не только «Это я, Эдичка», конечно, а куда более зрелые вещи, – я увидел очень тонко чувствующего, думающего человека с ранимой душой. И его уход, – тоже потеря для особенно многострадальной в последнее время русской литературы. Жалко.
