Эта история, повлекшая за собой долгую цепочку событий, началась сухим осенним вечером ровно в тот год, когда росчерком одного фантазёра цивилизация, зацикленная на собственном величии, вся втиснулась в пределы Центрального кольца и сгинула во тьме подземных бомбоубежищ. На соседней части суши при этом жизнь продолжала ковылять своим чередом, и вот однажды вывеска с сострадательным названием «Бар одиноких сердец» в последний раз осветила ищущее лицо постоянного гостя. Это был моложавый человек в усах, по возрасту чуть старше Артюра Рембó. Он имел модный чуб, взбитый неуверенной рукою, большие сухие глаза и нездоровую белизну кожи, подёрнутую тенью то ли от бессонницы, то ли от бескровной тоски по сердечным радостям жизни. Сюда, под эту вывеску, будто открывшую финальную главу его некролога, он пришёл в пиджаке и лакированных туфлях. Пиджак-то, правда, ещё в магазине секонд-хенда лицо потерял, а глянцевое покрытие ботинок и вовсе было безвозвратно счищено многолетней заботой, зато у подбородка порхала бабочка. Ну, как порхала – на резиночке болталась. Не было носков. Да и в остальном мужчина имел вид хоть и точно обрисованный, но всё же недостаточно чёткий для того, чтоб его навыки держать себя на людях были очевидны.
Приближаясь к заведению, он замедлил шаг, а у двери совсем остановился. Похоже, он не был уверен, стоит ли ему опять туда заходить, но – пригладил смятый воротничок, ещё раз оглянулся на вывеску и, убедившись в том, что не перепутал, опустил ладонь на ручку двери. Перед тем, как толкнуть её, зачем-то постучался – ответил ему, впрочем, лишь дверной колокольчик…
Место ему не предложили, он его сам себе выбрал. Надел очки и сел у барной стойки – с таким расчётом, чтобы видеть всех, кто заходит, но при этом не бросаться в глаза самому. Для пущей верности сразу заказал и поставил перед собой две «Маргариты».
Одинокие, битые, как яйца на Пасху, сердца посетителей бар проклеивал густым замесом из праздного питья и танцевальных ритмов из колонок. Некоторым гостям это помогало. Они залезали на столы, чтоб оттуда показать, насколько им стало лучше, насколько стало веселей, тогда как завсегдатай без носков весь вечер просидел в тени своих коктейлей, не сходя с места, точно прикованный. Первый час ожидания проскочил, как намыленный палец проктолога. Второй приволок с собой скуку. С третьим пришли позывы к естественным нуждам, но четвёртый, пятый и шестой заткнули их чувством обречённости и несчастливости, и он провёл остаток вечера здесь, даже позабыв о туалете, и, похоже, всё, чего уже дожидался, было просто сигналом о последнем клиенте.
Но когда этот сигнал прозвучал, мужчина, которого мы в наше время охарактеризовали бы как увядающий ХИПСТЕР*, казалось, увял окончательно. Поникли кончики усов, опал и замялся чуб, поблек клетчатый узор на рубашке, да и галстук-бабочка пожухла на шее. Две «Маргариты» так и остались нетронуты, а на столешнице подал знак о критическом уровне зарядки планшетный компьютер. Всё это время он показывал только одно: фотографию девушки. И не просто девушки, а летящей по жизни голубки в ярко розовым каре, которая к тому же так приветливо улыбалась ему (конечно, ему) из своего аккаунта на сайте знакомств. Это на неё он смотрел всю дорогу, точно влюблённый; это по ней он всякий раз вздрагивал, когда на входе бряцал колокольчик.
––
* Хи́пстеры (инди-киды) – представители субкультуры, возникшей ещё в 40-х годах в США, но внезапно вернувшей себе популярность в течение последних 2010-х по всему миру. Термин образован от жаргонного «to be hip», что переводится приблизительно как «быть в теме». Он подразумевает интеллектуалов, умственно развитых людей, увлекающихся литературой, фотографией и современным искусством.
––
И волнение его, и бездействие были хорошо заметны. Пусть он и оказался последним, но это не означает, что он остался один – рядом, как всегда, заканчивая смену, хлопотала работница барной стойки НАЛИВАЙКА. Это была красивая девушка с рабочим хвостиком волос, обретшая к возрасту Дженис Джоплин академическое знание людей и взгляд, полный резкой и подчас беспардонной, но добродушной иронии. Этим взглядом она и пыталась его поторапливать. В самом деле: последний стакан до блеска натёрт, убрана последняя полка, ящик последний задвинут под стол, а последний посетитель ещё не рассчитан – куда это годится?
– Молодой человек, мы закрываемся – вы как? – прозрачно намекнула она и повезла по столешнице тряпку.
А никак. Хипстер и не слышал её, и не видел. Близкий к полному разочарованию, как некогда Штирлиц к провалу, он смотрел теперь только на дверь. Он ожидал, что вот-вот, быть может, эта проходящая мимо фигура зайдёт-таки внутрь, но никто не заходил, и он перебрасывал последнюю надежду на следующую…
– Молодой челове-ек, – дотянулся до него тонкий распев.
Хипстер поднял голову, как непосильный предмет. Перед собой он обнаружил задорное лицо с поднятыми в недоумении бровями и немую просьбу о внимании к словам. Он подумал, что, должно быть, пропустил что-то. Пятна, блёстки, перья, следы каблуков – Наливайка оторвалась от столешницы и чуть отклонилась к пульту управления, чтоб убавить громкость.
Музыка стала значительно тише. И свет общий погас. Уютно так сделалось, хоть плачь. Вечер, наконец, показал себя близким другом с чистым носовым платком и предложил последнему гостю утешение. Тот поджал было с сомнением губы да взял от безысходности и согласился – ножка бокала с состарившейся уже «Маргаритой» сама припала ему в руку.
Близорукие очи нырнули в мутные, белёсые глубины напитка, словно за истиной. Губы выдвинулись, чтобы принять её как лекарство и передать по сосудам к сердцу и голове, но голова у хипстеров сама себе на уме – в лекарстве она заподозрила предательство ЗОЖ, и порция осталась на месте. Эту дважды отверженную, трижды никому ненужную ёмкость ловко подцепила хозяйка барных угодий и с высоты приподнятого локтя произнесла, будто тост прочитала:
– Да не придёт она уже, приятель, всё. Успокойся и давай как-то поживее.
Демонстрируя наглядно, что вкладывают девушки в призыв «Поживее», она отправила сто пятьдесят миллилитров коктейля в рот себе одним махом и только поморщилась, выдохнув тёплые спиртовые пары.
– За счёт заведения, – пояснила она на случай, если обольститель окажется жмотом.
А тому и в самом деле стало жалко. Не для неё, Наливайки, наливалось! Спутанные брови полезли на лоб, воспалённые веки хлопнули с подмоченным звуком, и губы, дрожащие от возмущенья, заходили ходуном, как у выловленной рыбы. Он явно силился что-то сказать, но сказать ему ничего не позволила то ли робость, то ли растерянность, то ли конфузия в чувствах. Одиночество, в узлах которого он, судя по всему, завяз настолько, что утратил даже навык разговора, не отпускало его. А впереди ещё целая ночь такого одиночества и, судя по растоптанному бессонницей лицу, очень длинная.
