Они сидели в ресторане, отлично спрятанном в гроте фуд-корта парка Port Аventura. Налитое в высокий изящный бокал полусухое белое вино, ее любимое, из-за сильно прогретого воздуха быстро теряло холод винного погребка хозяйки. Тут же стояло специальное ведерко со льдом, принявшее бутылку белого итальянского Pfefferer на временное хранение. По стенкам уже стекали потные прозрачные струи конденсата, охлаждая вино в тридцатипятиградусную жару. У шестилетней малышки, сидящей напротив, с лицом, разрисованным причудливыми синими узорами, нанесенными испанской тонконогой художницей тут же, неподалеку, плескался в стакане апельсиновый сок, заполненный ледяными, неидеальной формы кубиками. В середине стола водрузилась огромная тарелка с теплым хлебом, нарезанным щедрой рукой хозяйки ресторана, француженкой Ивон, и кусок сливочного масла в красивой фиалковой масленке. Мама и дочь рассматривали автора рисунков – испанку Эжен – всю в смелых фиолетовых татуировках в тон вплетенным в косички-дреды бусинкам. К ней выстроилась огромная толпа жаждущих детей: девочки-подростки, мальчики всех возрастов, терпеливо ожидающие своей очереди за татуированной красотой. Переговариваясь с дочкой, Соня продолжила осматриваться: ресторанчик был очень милым. Все столики располагались на улице под большим и плотным навесом, прикрывающим гостей заведения заботливой густой тенью. Неизвестный талантливый дизайнер буквально вывернул наизнанку интерьер и создал иллюзию помещения, находящегося якобы внутри дома: линия пола уютной мраморной плиткой отделяла границу ресторана от уличных камней тротуара, по которым прогуливались толпы туристов. По периметру красовались уютные и невысокие, в средний человеческий рост, стены кирпичной кладки со специально выщербленными местами кусками и множеством прелестных картинок. Вставленные стеклянные окна в белых деревянных рамах поверх нежных рукавов кружев застенчиво прикрывали простые хлопковые шторы. На подоконниках в железно резных горшках псевдоокон росли живые фиалки. Цвета алебастра, невычурно состаренные столы и стулья с изогнутыми ножками и спинками были украшены деревянным кружевом. Шкафчики, стоящие внутри помещения, – из них веселые официанты доставали приборы и хрустящие от чистоты бокалы: все вместе навевало атмосферу прованса, так сильно Соней любимого, что, выбирая место для обеда им с дочкой, невозможно было пройти мимо Fillet&Fish. Справа от их столика расположилась большая компания: пожилые мужчины и женщины, с ними две молодые пары, всего человек двенадцать, не считая ползающего под столом годовалого младенца. Семья весело и пристойно шумела. Сделав заказ, гости не переставали переговариваться между собой. Соня заметила: пожилая седовласая женщина, красивая и ухоженная, несколько раз касалась руки молодого мужчины, сидящего рядом, сильно похожего на нее, скорее всего, – сына. Над столом висел легкий гомон, в него вмешивались звуки поднимаемых бокалов, неизменно наполненных белым ледяным вином. Многие закурили, включая пожилых людей, нимало не смущаясь, курила и молодая девушка, по-видимому, – мама младенца, время от времени, не вынимая сигареты, она возвращала сбегающего сына в ареал их стола, не прерывая беседы и ничуть не раздражаясь. Все-таки принесли детский стул, малыша усадили за стол. Тут же очень быстро появились салаты – огромные порции греческого, затем рыба, блестящие крабы. Переговаривались, неторопливо и вкусно обедая, с интересом поворачиваясь друг к другу. Соне показалось забавным, что молодым было совсем не скучно со своими пожилыми родственниками, а те не смущались присутствием молодежи. За стол Сони принесли еду: дочке – куриную котлетку с жареным картофелем и зеленым горошком. Соне – запеченную на мангале дораду с овощами. Рыба еще шипела, похваляясь поджаристой корочкой и отпуская во все стороны ароматы пряностей. Еда была божественно вкусна, продукты, из которых ее приготовили, – свежайшими. Солнце светило не режущим глаз золотым диском, слегка усыпляя уставшую от долгой прогулки и защищенную плотным навесом Соню. Разомлев от пищи и бокала вина, она закрыла глаза и на минуту задремала.
Девушка видела себя танцующей с красивым молодым мужчиной, играла музыка – густая, красно-бурлящая, с черными кружевными вставками, кажется, – фламенко. Ну конечно, она же в Испании. Мелодия была не очень слышна, как будто бы ее и вовсе не было. Но танец наполнялся необычайно. Даже казалось, что это и не танец был вовсе: она со своим партнером протанцовывала целую жизнь такт за тактом… Вот это – страсть вначале, когда невозможно оторваться друг от друга: гитара звучит настойчиво, требовательно, затем – чуть нежнее: рождение первого ребенка, бессонные и счастливые ночи, переполненные любовью и страхом… А вдруг не дышит… Мытье посуды, скандалы и слезы, но все равно много-много счастья, пусть танец не заканчивается! Еще можно дышать, еще можно танцевать. Имеет значение только он… Музыка все глубже звучала у Сони внутри, будто она сама и была инструментом… Вот гитара мягко извивается, подставляя невидимому музыканту деревянные округлости, ставшие пластичными, выворачивает струнное сердце так, что в него врастают пальцы мастера. Оно почти плавится от пережитой страсти и перелистанных мгновений, медь струн начинает ржаво стекать, обагряя руки, музыка заканчивается, теряя накал, последние аккорды звучат все грустнее, визгливее. Соня вдруг просыпается и оказывается на верхушке песочной карусели, обрушиваясь вниз с остатками фламенко…
Ее будит возня – за соседним столиком худенький мальчик лет пяти пытается что-то прокричать, но ему запрещает мама. Наконец, окончательно решив высказаться, он, стащив с головы джинсовую кепочку и гордо подняв ее вверх, громко объявляет: «Я существую! Я живой!» Затем подходит к Карине и спрашивает: «А ты настоящая?» Соня грустно отмечает асоциальное поведение белесого мальчишки, тыкающего в ее симпатичную дочурку не очень чистым пальчиком, быстро расплачивается и, пообещав десерт чуть позже, подхватывает свою любимую малышку и покидает чудесный ресторан.
