1
Скажу честно: это не моя фотография. Увидела ее в интернете и сразу почувствовала, что она про меня.
Не хочу показывать здесь свое лицо.
Но не потому, что я страшная. Нет, многие считают меня красивой.
Просто боюсь, если набегут знакомые, я не смогу рассказать всё так откровенно, как мне хочется.
А вот имя действительно моё. Решила его не менять. Мало ли в мире Майй?.. Меньше, конечно, чем Свет или Лен. Но все-таки, я думаю, достаточно, чтоб не подумать сразу же на меня.
Мой муж утонул на рыбалке шесть лет назад, весной 2014-го.
Лед уже был непрочный, а он на снегоходе…
Очень хорошо шёл судак. Я ему говорила, что хватит уже – полная морозилка.
Но они с племянником решили ещё раз съездить и закрыть сезон. Племянник позади сидел, успел спрыгнуть. А Валера крепко, видать, за руль держался.
Тело так и не нашли… То ли где-то в корягах запутался, то ли течением вниз быстро уволокло…
Сколько дней я той весной на берегу провела. Загорела, как индеец. Спать ложилась, а в глазах рябь от воды…
Сыновья тоже со мной смотрели. И я больше всего тогда боялась, что мы его все-таки найдём. И запомним навсегда жутким.
Алёнка тоже просилась, но, конечно, мы ее не брали.
Не нашли. И нет ни могилы, ни памятника…
Никто не знает, что я его поминаю у Неизвестного солдата. Хожу по аллеям и смотрю, как он там стоит грустно за деревьями…
Особенно первую свою одинокую весну 2015-го часто туда ходила. Как будто на свидания. Даже волновалась немного.
Потом решила, что пора заканчивать с этим, пока с ума не сошла. Детей же ещё поднимать.
В России вдов много. В энциклопедическом словаре написано: «Вдова – ущербная социальная позиция»…
А вот галигдой я стала позднее. Когда рискнула оспорить свою ущербность.
Об этом и собираюсь тут рассказать.
2
Тот, кто терял близких людей, знает, какая черная дыра остаётся после их ухода.
Мне все казалось, что в пространстве есть свободное место для моего мужа.
Как будто он невидимка.
Хотелось накинуть какую-нибудь ткань на его стул на кухне, чтобы – раз – и обрисовалась бы его фигура.
Ночью иногда просыпалась и смотрела на его подушку.
Я в тот день почему-то не застелила постель.
Было воскресенье. Валера уехал с утра, я ещё лежала. А часа через три мне уже позвонили…
Вечером я увидела, что на подушке так и осталась вмятина от его головы.
Я долго ее не трогала. Месяц точно.
Потом сестра без меня взбила эту подушку и бросила наволочку в стиральную машину.
Его одежду я убрала из шкафа только к концу лета.
А его номер так и не смогла удалить из контактов. Только когда уже сломался телефон, я не стала переносить в новый.
Не подумайте, что я смакую подробности или пытаюсь кого-то разжалобить.
Мне бы очень хотелось все это забыть. Ну или хотя бы, чтоб как-то поблёкло в памяти.
Шесть лет уже прошло.
И все равно иногда обожжёт картинка из того мартовского дня. Как рыдали мои почти большие Вадик и Данил. Как Алёнка лежала на диване в залитой солнцем комнате и листала книжку. И как после слов "папа умер" подтянула под себя коленки и слепо уткнулась лицом в ладошки…
В общем, ой…
Вот думаю, может, если всю эту историю как следует рассказать, то она меня немного отпустит.
И станет уже, наконец, ИСТОРИЕЙ!
А я пойду куда-нибудь дальше…
3
Вся ответственность за детей теперь лежала на мне. Пожалуй, это меня больше всего пугало в положении вдовы.
Раньше мы вместе переживали, когда они болели. И где-то в дальних закоулках мозга я знала, что если, не дай Бог, случится что-то страшное, то мы с мужем поделим горе пополам.
Радоваться за их удачи теперь буду я одна. И с окончанием школы только я буду поздравлять. И на свадьбах родительское слово говорить…
Эта детская потеря отцовской поддержки была для меня ужасней своей личной потери мужа… Хотя я была еще довольно молода – всего тридцать девять.
Мы тогда жили в двухквартирном доме на окраине нашего городка. Нам принадлежал большой участок с баней, гаражом, мастерской.
Валера со старшим Вадиком без конца что-то строили. Самодельный вездеход. Катамаран. Куча приспособлений для мотоблока: и картофелесажалка, и копалка, и снегоуборка.
Второй сын Даня не очень любил ручной труд. И тогда, и сейчас. У него любимое занятие – компьютерные игры.
А старший постоянно с отцом вместе был.
Я тихонько выходила вечерами и заглядывала незаметно в мастерскую: что Вадим там теперь в одиночестве делает?
Иногда он просто сидел и смотрел на верстак. Иногда что-то колотил.
Дома мальчишки упорно не показывали мне своих переживаний.
В том году Вадику было 15 лет, Данилу – 13, Аленке – 6.
С дочкой пришлось тем летом съездить к детскому психиатру. Она стала очень пугливой. Только начинало темнеть, она начинала плакать и просить, чтоб мы скорее задергивали окна. Алёнка боялась, что там ходит охотник, который в мультике застрелил маму у олененка Бемби. И опасалась, как бы он не застрелил и меня…
Ночью дочь стала плохо спать. По утрам часто плакала и боялась рассказывать сны.
Три лекарства нам тогда назначили.
Ну и рисунками ещё от страхов избавлялись.
Знаете, наверное, этот приём? Рисуем страхи. Потом всячески издеваемся над ними – черкаем, пририсовываем смешные детали, потом комкаем и сжигаем.
Мы ещё говорили, чтоб дым улетал на полуостров Юкатан:). Алёнке это слово понравилось, с котами его связывала.
Хорошо помогло, кстати. За осень она у меня успокоилась.
4
Я с детства не люблю, когда меня жалеют.
Чужое сочувствие меня лишает сил.
Не знаю даже, почему я так не любила с самого детства показывать свою боль…
Помню, как-то дурели с папой. Он за мной ползёт на коленях, я с визгом убегаю и, не разбирая дороги, влетаю под стол. Лбом о столешницу. В глазах звезды, но изо всех сил кричу: «Мне не больно»! Папа подхватывает на руки, подбегает мама. Участливо спрашивают, трогают лоб, целуют. И вот тут – фонтан слез.
