Еще при закрытом занавесе хор молодых мужских и женских голосов поет громко, уверенно и сильно:
Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus.
Post jucundam juventutem…
[1]Занавес открывается. На сцене квартира Дины Штерн – богато обставленная гостиная; в открытую дверь видна столовая с сервированным столом. Много картин, цветы. У рояля, под аккомпанемент Дины Штерн, собравшись кружком, поют студенты и курсистки, все земляки-стародубовцы. Дирижирует Тенор. Только двое сидят в стороне: Стамескин и Онучина.
Песня кончается:
Post molestam senectutem,
Тенор. Баста! Скверно! Больше дирижировать не стану. Блохин врет. Ты, Костя, мычишь, как пьяный факельщик. Нужно дать молодость, утверждение радости, высокий восторг… gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!.. Вы слышите: точно золотые гвозди вколачиваются в стену, а вы что делаете? Поете, как нищие на паперти. (Передразнивает.) Hu-u-mus!..
Петровский. Да врешь, Тенор. Ей-Богу, хорошо! Gaudeamus…
Тенор.(презрительно). Молчи, салопница!
Лиля. Ах, нет! Так хорошо, это такая прекрасная песня. Я только не все слова понимаю. Онуфрий Николаевич, что значит гумус?
Онуфрий. Земля. Мать сыра земля.
Костик-председатель. Это значит: сколько вы ни вертитесь, а всех возьмет земля…
Тенор. Поэтому и нужно радоваться, а не скулить, как слепым щенкам в помойной яме!
Козлов. Верно!
Костик. Да ты не сердись, Тенор, пели, как Бог дал, не хуже других. А ты вот отчего сам не поешь: голоса для товарищей жалеешь? Ты не жалей.
Дина. Вы слишком требовательны, Александр Александрович. Пели, как мне кажется, очень хорошо, но было бы, конечно, еще лучше, если бы вы помогли нам. Спойте!
Козлов. Пой, Тенор!
Тенор. Ха-ха-ха! Нет, я еще не умею петь.
Блохин. Не жалей голоса, Тенор, от упражнения голос крепнет.
Онуфрий. Молчи, Сережа. А то они вспомнят, что ты тоже пел… нехорошо тебе будет, Сережа.
Костик. Господа, Блохин выдумал новый фокус: становится под моим голосом, так что вам его не слышно, а мне мешает. Зудит, как комар.
Блохин (сердито). Пошли к черту! (Смех.)
Козлов. А по моему мнению, раз Тенор не хочет петь, так его из хора выдворить. Найдем другого дирижера, эка! Забрал себе в теноровую башку, что голосом он покорит весь мир, и трясется от страха.
Тенор. И покорю!
Козлов. Словно баба над лукошком с яйцами – ах, как бы не разбить! Не пьет, не курит и не ест, как люди добрые, а… питается! Встретил я его вчера на Никитской, спрашиваю – молчит и мотает головой. Да ты что, Тенор? Молчит. Думаю, с ума сошел наш Тенор, а он вдруг шепотом: простуды боюсь, сыро. Экая верзила гнусная!
Дина. Но ведь это правда, Козлов, голос – очень хрупкая вещь: его необходимо беречь.
Козлов. Беречь? Тогда ну его к черту! – не желаю быть сторожем собственного голоса. Экое сокровище, подумаешь! Вот у меня голос, как…
Тенор. Ха-ха-ха! Как у козла! И потому твоя фамилия Козлов.
Козлов. Правильно, именно как у козла. А я вот, слава Тебе Господи, всю жизнь пел и буду петь назло всем моим врагам.
Онуфрий. И на радость друзьям. Великодушный ты, Козлик, человек! (Указывая на рогатый, странной формы стул.) Дина, можно сесть на этом келькшозе? У него очень загадочный и даже враждебный вид – может быть, он не любит, чтобы на нем сидели?
Дина.(смущаясь). Конечно, можно… какие пустяки!
Онуфрий. А он не рассердится?
Костик.(мрачно). Очень уж у вас богато, Дина Абрамовна, – на положении вы курсистки и даже землячки, а живете как баронесса.
Дина (краснея). Зовите просто Дина.
Костик. Совсем не по-студенчески! У меня ноги в сапогах, и я все время боюсь, как бы паралич ног не сделался. Родительская квартира?
Дина. Да. Вы не обращайте внимания. (Смущается и смеется ясно и открыто.) Мне и самой неловко… Но это такие пустяки!
Онуфрий. А не выгонят нас родители? Народ это мнительный, вроде теноров. Помнишь, Сережа, как твои родители сперва меня поперли, а потом и тебя поперли?
Дина. Нет, ну что вы! Отца и в городе нет: у него большие дела, и он почти все время в разъезде.
Онуфрий. Это другое дело. Сережа, успокойся.
Дина. Да нет, это все равно, в городе он или уехал. Если бы он и был, так не обратил бы внимания – ему не до того. А мама и сама сюда просилась, но я ее не пустила.
Онуфрий. Отчего же? Тихая старушка?
Дина. Она очень хорошая… и смешная. Пения она, правда, боится, то есть не пения, а дворника. Но это ничего!
Кочетов. А он у вас строгий?
Дина. Кто? Папа?
Кочетов. Нет, дворник, – это важнее.
Лиля (быстро). А у нас в доме такой строгий дворник, такой строгий дворник, что мы вчера с Верочкой два часа звонили – он отворять не хотел.
Петровский. Не слышал, – дворники здоровы спать.
Лиля. Нет, слышал, – мы два часа звонили!
Петровский. Нет, не слышал.
Лиля. Нет, слышал.
Костик.(мрачно). Нет, не слышал.
Блохин. Наверно, не слыхал.
Онуфрий. Конечно, не слышал. Ты как думаешь, Козлов? – скажи откровенно.
Козлов. Куда ему слышать, конечно, не слыхал.
Лиля (сердито). Слышал, слышал, слышал. Вы смеетесь, а это такое свинство с его стороны, – мы с Верочкой продрогли, зуб на зуб попасть не могли. Он нас целый месяц преследует; хочет, чтобы мы ему двугривенный дали, – как же, так вот и дадим! Свинство!
Онуфрий. Гриневич, дай-ка папиросу. Что ты затих совсем? – присядь, потолкуем. Ну как, вышло дело с уроком или нет? Мне его хорошо рекомендовали… Фу, ну и табак же у тебя дрянной!
Гриневич. Дешевый. Спасибо, Онуша, с уроком я устроился…
Тихо разговаривают. Некоторые из студентов осматривают картины. Тенор, как свой в доме человек, показывает, зажигает свет. Слышны восклицания: Левитан! Да что ты! Самодовольный смех Тенора. Дина присаживается к Стамескину.
Дина. Отчего вы не пели, Стамескин? (К Онучиной.) Вы также. Вам не скучно?
Стамескин. Я никогда не скучаю. А если мне становится скучно, я ухожу.
Онучина. Я также. Как у вас пышно, Дина. Вам не мешает эта роскошь? Я бы и одного дня не могла здесь выжить.
Дина. На это можно не смотреть, Онучина. Когда я училась в стародубской гимназии, я жила у бабушки в маленькой комнате, там было очень просто. У меня в комнате и теперь хорошо, и я постоянно бранюсь из-за этого с папой. Он прежде жил очень бедно и теперь хочет, чтобы кругом все было дорогое.
Тенор. Дина, земляки хотят есть.
Лиля. Врет, врет. Это он сам хочет есть! Мы картины смотрим, такая прелесть.
Онуфрий. Земляки хотят пить.
Дина. Простите, я сейчас… Там все готово. Пойдемте в столовую, господа. Кочетов, Петровский… Отчего вы такой неразговорчивый, Гриневич? Я не слышу вашего голоса.
