Перебрехивались через дворы сельские псы, гремя цепями и возвещая наползающий сверху вечер. Кто-то тупым топором колол дрова, готовясь к грядущей зиме. С дальнего края села доносилась пьяная мужская ругань. Голос был до того осипший, что от него самого на расстоянии шел сивушный запах. Под потолками изб вспыхивали лампочки Ильича, но светили они не ровно, а как-то волнообразно, подчиняясь своенравному электрическому потоку, который по проводам, жужжащим от напряжения, забирался в каждую колхозную семью, как невидимый тайный враг.
Горела такая лампочка и на центральной площади села, как раз между клубом и правлением колхоза. Свет от нее колыхался то в одну сторону, то в другую, раскачиваемый несильным в ту пору ветерком. И прямо в этот колышущийся свет вывалила из клуба по-деловому шумливая толпа колхозников. Прошла сквозь него и разбрелась по домам, неся в каждый дом новые мысли и новый смысл продолжающейся по-старому жизни.
Устало ступал к своему дому и Павел Добрынин – человек своенравный, как электричество, но на удивление честный и из-за этого в колхозной округе нелюбимый. Ступал и дивился, как тяжело давался ему этим вечером каждый шаг. Дивился, как трудно было дышать и как враз потускневшие, словно пристыженные, звезды едва-едва мерцали на безоблачном небе. Так и шел он, медленно, растягивая во времени свой путь, слушая неорганизованный собачий хор и выделяя в нем лай своего пса Дмитрия, а по-простому – Митьки. Пес Митька в чем-то был похож на хозяина, должно быть в том, что ни одна сельская собака его не жаловала, хоть и сторожем, и кобелем он был отменным.
Скрипнула калитка, и еще громче и радостнее залаял пес, учуяв хозяина.
Зайдя во двор, Павел не заспешил в дом, а подошел к окну, да так и замер, глядя, как его любимая жена Маняша укачивает на руках трехмесячного Петьку. Постояв так некоторое время, Павел перевел свой взгляд на небо и, дождавшись падения какой-то, по-видимому не очень важной и нужной, звезды, загадал сокровенное желание и только тогда открыл дверь и вошел в дом.
Жена бессловесно обрадовалась, увидев мужа. Стояла, смотрела, как он стаскивает с ног сапоги. Потом, спохватившись, метнулась к печке и сунула поближе к жару чугунок с мужниным ужином.
– Ну, о чем на собрании говорили? – нарушила уютную домашнюю тишину Маняша.
Павел тяжело вздохнул. Помолчал, потом все-таки произнес, старательно подбирая слова:
– Трудную честь мне оказали…
– Как это? – напуганная непонятной фразой мужа, спросила жена. Павел перевел дух, сгорбился, присел за стол.
– Контролером меня выбрали.
– Это в колхозе, что ли?
– Нет. – Павел мотнул головой и снова вздохнул. – В целой стране.
– Как же это?
– Да вот, возьми, прочитай! – Павел протянул ей бумажку со значительной лиловой печатью правления колхоза.
– Прочитай сам, – попросила Маняша. – Я ж, знаешь, не больно грамотная…
– «Сим удостоверяется, что Павел Александрович Добрынин на общем колхозном собрании выбран бессрочным трудовым контролером всего в Советской стране. Ему присвоена должность «народный контролер», и подчиняется он непосредственно высшему руководству страны. Руководители учреждений и заводов, подвергаемых контролю, обязаны кормить народного контролера и оплачивать его труд согласно его потребностям и затраченному на контроль времени».
– Как же это? – спросила Маняша, а в глазах уже заблестели слезы. – Как же это? Ведь значит усылают тебя! Господи! Это ж они нарочно усылают тебя!
– Да нет, – протянул неуверенно Павел. – Это честь… Выбрали ведь. Потом сменят, тогда и вернусь… А ты детишек береги.
Услышав про детишек, Маняша разрыдалась, и, проснувшись из-за этого, закричал-заплакал вместе с ней и трехмесячный Петька.
Павел сам почувствовал, что вот-вот нальются и его глаза слезами, и сжал посильнее кулаки, чтобы хотя бы так сдержать себя.
Утром он уходил. Из района прислали подводу. На облучке сидел старик-коротышка метра в полтора ростом. Курил самокрутку и поглядывал на порог дома, где Павел прощался со своей женой.
Прощание было тягостным. Маняша всю ночь не спала – собирала мужу котомку, и собрала-таки.
– Ну я пойду, – наконец решительно проговорил Павел, желая кончить разом все эти неизбежные страдания.
– Постой! – жена вдруг всплеснула руками и побежала за дом, к дровяному сараю.
«Чего она еще там?» – подумал Павел, но уже через полминуты увидел Маняшу снова. В глазах у нее по-прежнему были слезы, а в руках – топор.
– Вот, возьми в дорогу! – попросила она.
– Да ты чего? – удивился Павел. – Топор? На что он мне там?
– Возьми-возьми! – настаивала жена. – Как же ты там без ничего будешь, без инструмента… А если бандиты?
– Ладно. – Павел взял топор, забросил котомку на плечо и пошел к подводе.
Маняша шла следом, но шаг ее был сбивчив, дороги пред собой она не видела, потому как лицо закрывала руками и плакала. Оттого остановилась она где-то между домом и калиткой и застыла так.
– Ну, пшла! – рявкнул старичок-коротышка на свою лошадь, и застучали деревянные колеса по заезженной земляной дороге.
Солнце, обежав полукруг по небесному циферблату, окунуло лучи свои за край горизонта, туда, где начиналась бездна. А на земле, укутанной в вечернюю темень, всякая жизнь зевала, готовилась ко сну, возрождающему силы; и даже растения закрывали свои цветы, чтобы не кружились, жужжа, вокруг них насекомые, не испытывающие усталости и необходимости сна из-за скоротечности их жизни. Все останавливалось, все замирало, кроме движения воздуха, подталкиваемого дыханием людей и зверей.
И вот в этой тишине на землю опустился ангел. Опустился, огляделся по сторонам, и, убедившись в спокойствии окружающего мира, прилег на траву. Враз дала о себе знать усталость – ведь путь вниз не был легок и быстр. И, сомкнув глаза, ангел увидел сон, который и сном-то почти не был, потому что все, увиденное им, было воспоминанием об этом трудном дне, когда наконец решился он покинуть братьев и сестер своих, одетых в такие же белые одежды, как и он, покинуть Рай, чтобы опуститься на эту загадочную землю, огромную и таинственную, о которой никто из его теперь уже бывших собратьев ничего не знал, кроме того, что жители ее после смерти в Рай не попадают. Может быть, с этого странного знания и началась его мечта о путешествии сюда, но не обычное любопытство заставило его пуститься в столь трудный путь – не верил он, что в такой большой стране нет праведников, но доказать это не мог, ведь если б были праведники, то и ворота Рая всегда были бы открыты для них. И вот, не веря в то, что для других жителей Рая казалось бесспорным, решил он опуститься сюда, найти настоящего праведника и, пройдя с ним его мирской путь до конца, ввести его в белые, украшенные жемчугами и алмазами ворота, ввести и получить от братьев и сестер своих прощение за то, что покинул он райскую землю самовольно и тайком.
