Анна Данилова - Гламурная невинность

Она проснулась и села на постели. Сердце бухало в груди, в горле застряло еще одно сердце, внизу живота – еще одно… Она была несчастна, это и разбудило ее, как резкий звонок в дверь. Как невыносимо громкий звонок по телефону. Ее всю трясло, она даже боялась повернуть голову, потому что знала – рядом, на подушке, где должна быть его голова, – холодная пустота. Лишь едва приметная вмятина. Он был здесь, он же не приснился ей, но сейчас, когда он думает, что она спит, его нет. А она уже и не спит. И никакие снотворные не помогают ей провести долгие ночные часы в небытии, неужели она так и будет маяться все ночи напролет в то время, как он, ее любовь, отдает себя без остатка другой женщине? И где? Всего лишь в нескольких шагах от нее… Каким же жестоким надо быть, чтобы так поступать с ней! В груди жгло, словно кто-то невидимый разжег прямо на нежной коже костер. Маленький убийственный костер. Смертельный костер. Почему бы не признаться ей в том, что он любит другую женщину, и не разорвать разом все отношения? Чего он боится? Осложнений? Ах, да, она же совсем забыла, что мужчины не любят осложнений. Не любят они и ясности в отношениях. У них слишком много мостов, чтобы сразу, одним нажатием пальца на сухую и блестящую поверхность зажигалки, сжечь их все. Слишком много возни, неприятных минут и, быть может даже, сожалений. А вдруг я сделал что-то не то? А вдруг я поторопился, и этого не следовало делать? Пусть все идет, как идет. Пока все терпят. Пока терпит она, преданная ему женщина, только и ждущая, когда же он позовет ее замуж. Он и звал, но в последние дни что-то перестал даже говорить об этом, словно и не было планов на будущее, не было списка приглашенных на свадьбу гостей, не было приятных и утомительных походов по мебельным магазинам… Все их маленькое шкатулочное будущее, до последнего момента казавшееся ей несбыточным, нереальным, фантастичным, как детский сон, сейчас приобретало черты грубого и циничного надувательства, и дело, как она подозревала, было не в мужчине, который сломал ей большой кусок жизни и теперь собирался ломать и дальше – с хрустом и кровью, а в той беспринципной особе, что пригрелась за стеной и теперь жадно прибирала к рукам чужое счастье. И это при всем при том, что эта особа была счастлива и так, без этих ночных свиданий, без этого воровства, ей и без того хватало и женского счастья, и того благостного ожидания другого мужчины, который обещал ей более полное человеческое счастье, называемое браком. Она собиралась замуж, эта воровка, эта тихая на вид и улыбающаяся всем и вся худенькая, избалованная вниманием мужчин женщина. И что самое удивительное, она совершенно ничего не предпринимала, чтобы понравиться мужчинам. Эта женщина была небрежна в обращении с ними. Небрежна к своей вечно растрепанной прическе. Небрежна в своих словах, в расстегнутых на груди, очень глубоко, пуговицах, в словно порванных снизу доверху широких юбках… Небрежна даже в постоянно развязывающихся кожаных шнурках открытых греческих сандалий. Небрежный завиток, небрежно наложенные – кофе с молоком – тени вокруг глаз, небрежно намазанная жирная помада на небрежно сотворенных самой природой губах… Вся эта небрежность заводила мужчин, заводила и ее мужчину, того самого, ради которого она могла бы пойти на многое…

Она провела ладонью по остывшей подушке. Бывает остывшее молоко. Остывшие деревья под дождем. Остывшие тела в саване. Но страшнее всего вот эта белоснежная подушка. Словно заледеневшая – приложи ладонь и подержи подольше, растает и останется на поверхности глубокая, с рваными ледяными краями пятерня…

И что делать? Плакать? Где взять столько слез? Глаза и так по утрам покрасневшие, воспаленные, предательски выдающие бессонную ночь. Закатить истерику и объясниться? Тогда она потеряет его совсем. Так он хотя бы живет с ней, завтракает, ужинает, несколько часов спит рядом. А что будет, если он уйдет? Тогда, сколько ни плачь, его все равно не вернешь. Может, заставить себя не думать о нем? Забыть его? Но тогда жизнь потеряет всякий смысл. Она прочитала много любовных романов и отлично знает, чем это кончается. Разрезанными нервным движением венами. Теплой кровью, заливающей колени, полы… Нет, она на это не способна. Хорошо, хоть родилась такой жизнелюбивой, на редкость…

Она замерла, подняла голову, чтобы слышать каждый шорох, каждый звук. Он возвращается. Она погасила свет, легла и замерла. Он возвращается, и она должна благодарить бога за это. Вот… Все… Лег рядом. От него полыхает, как от печки. Он весь горит. Она знает, что стоит ей прикоснуться к нему, как она почувствует его повлажневшую кожу. Он остывает от той, другой женщины. Зачем пришел? Там бы и оставался. Неужели думает, что она не заметила его отсутствия? А ведь его не было почти два часа! Они сначала говорили, быть может, пили чай или вино, а потом… У той большая квартира, большая спальня, большая кровать, большие простыни, большие подушки, а сама такая маленькая, бесстыдная, да как же она могла вот так… Один небрежный ее поцелуй, и мужчина у ее ног, он поцелует каждый ее пальчик, так, как умеет обращаться с женщинами только он, и она, его невеста, думала, что знает это лучше других женщин. Как же она ошибалась! Он только отрабатывал на ней каждое свое движение, оттачивал, чтобы продемонстрировать на той, другой женщине, все равно мало ценящей его любовь. А наутро та заглянет к ней в своем небрежно накинутом халате и скажет, что у нее кончилось молоко, а пить кофе без молока она не может, привычка. И посмотрит на свою соседку бесстыжими глазами. Как так можно жить? Смотреть? Говорить? Убить ее мало…

А он кинется к холодильнику, достанет коробку с молоком и протянет ей с бесстрастным видом, если получится. Она – бесстыдная, он – бесстрастный. Все ложь… Убить ее мало… Небрежно застрелить. Небрежно зарезать. Небрежным движением руки всыпать в чашку с кофе с молоком яд. Небрежно перешагнуть через ее небрежно раскинутое на полу тело и небрежно вызвать милицию, мол, забирайте, а то трудно ходить по квартире, когда под ногами…

Она порывистым движением прильнула к мужчине и обняла его. Он никак не отреагировал, не шевельнулся, не поймал ее ладонь, чтобы прижать к своему липкому от пота, чужого пота, телу… Он был мертв сейчас для нее. Ему требовались долгие часы, чтобы накопить мужскую силу.

Убила бы…

– В Багдаде все спокойно, – сказала Юля Земцова, отодвигая от себя старый, потрепанный блокнот с записями прошлых лет. – Это хорошо, что никто не звонит, никто не приходит, значит, в городе действительно все спокойно. Солнышко светит. Люди валяются на пляже. Или работают в прохладных, с кондиционерами, офисах. Ты, красавица, не молчи, если начнешь рожать. Тебя послушать, так ты и сама толком не знаешь, когда у тебя срок. Завралась совсем. Кому врала-то – себе или врачам?