Сыро, который день дождь не стихает. Уже несколько месяцев на небе не появлялось солнце, но отца это не смущало. Никогда не мог понять, зачем ему каждый день идти сквозь этот дождь к этому болоту, которое он упрямо называл рекой. Даже когда мама начала кашлять, он не остался дома, а уходил с самого утра. Мгла едва светлела, предвещая утро, тучи нависали за окном, а отец все так же медленно вставал, надевал свой тяжелый, серый плащ из шкуры нерки1 и выходил из нашей хижины. В то время никто не называл ее так. Отец учил нас ценить то, что мы имели, будь то наше маленькое жилище с небольшой и постоянно чадящей глиняной печкой, либо добычу, которую ему удавалось приносить вечером.
Когда я был маленьким, наш дом казался мне огромным, а то, что было в нем – вызывало неподдельный интерес. Мне хотелось потрогать все, что было возможно достать ребенку моего роста. На деревянных, заделанных мхом, стенах родители умудрились подвесить чуть ли не половину своего имущества, спасая его от моих маленьких ручек. Мать, вечно уставшая рыжеволосая женщина с огрубевшими от работы руками, жаловалась отцу, что пока его не было дома я опять что-то сломал.
– Сегодня это был гребешок, – сказала она, и ее голос дрогнул так, что я сразу понял – случилось что-то по-настоящему плохое. – Тот самый, Габ. Помнишь? Тот, что я успела забрать?
Обычно отец не обращал внимания на ее жалобы, но сейчас застыл, так и не донеся свой мокрый плащ до огромного рога, на котором тот обычно и висел. До сих пор я не знаю, рог какого животного был прибит к стене нашего дома. Даже спустя все эти годы я не встречал никого, кто был бы похож на это чудище. Прямо у ног отца лежали две половинки когда-то изящного гребня. Мать смотрела на них, и в ее глазах на мгновение вспыхнуло такое отчаяние, что мне стало страшно. Она быстро отвернулась, но я успел это заметить. Гребень выделялся в нашей серой хижине: по белому костяному ободку какой-то мастер пустил разноцветные камушки, и они переливались даже в тусклом свете очага. Он был частичкой того, другого мира, о котором она иногда шептала, – мира, где есть что-то кроме грязи и дождя. Где солнце поднимается каждый день и греет своим светом.
– Я куплю тебе другой, из железа, – глухо пообещал отец, нарушив тишину. – Нужно лишь немного подождать, пока эта тварь попадется мне… Я видел ее следы у малого острова. В этот раз я ее точно убью, и потом мы сможем купить тебе новый в Речном поселке. Все будет иначе…
Мать ничего не ответила, лишь молча собрала осколки в ладонь.
Позже, ночью, я проснулся от тихого всхлипа. В полумраке, освещаемая лишь тлеющими углями, сидела мама. Она разложила на коленях кусочки гребня и тщетно пыталась соединить их, роняя на них беззвучные слезы. В тот момент я поклялся себе, что однажды заменю эту потерю.
Осколки мама отдала мне на следующий день. Они стали частью моих немногочисленных игрушек. Я хранил их вместе с несколькими разноцветными камнями идеально круглой формы, которые подарили мне родители.
Сколько себя помню, отец охотился на горта2. Мать как-то рассказывала мне, что именно из-за следов этой твари они и остались на берегу этого болота. Это было давно, еще до моего рождения. Родители решили, что тут смогут заработать себе на жизнь. На самом деле реальность была не столь радужна.
Однажды, когда я спросил отца, что это за зверь, он надолго задумался, а потом сурово ответил:
– Горт – это не просто зверь, Крас. Это сама смерть, что скользит под водой. Представь себе тварь до трех метров в длину, черную, как болотная топь, и тяжелую, как три взрослых мужика. У него нет шеи, одна сплошная гора мышц, а из пасти торчат зубы, способные перекусить весло. Но самое страшное – это его когти. Длиннее твоего пальца, острые как иглы. Он охотится ночью, и ты никогда его не увидишь. Только почувствуешь, как что-то огромное хватает тебя за ногу и тащит во тьму.
Отец часто вспоминал, как подобная тварь загрызла его бывшего хозяина во время охоты. Тот якобы упал с лошади прямо в пруд и, пока все смеялись, пытался неуклюже оттуда выбраться. Никто ему не помог, потому что считали, что он просто перебрал с выпивкой. Смех прекратился лишь тогда, когда вокруг истерично кричащего мужчины появилось кровавое пятно, а его самого что-то стало тащить на глубину. Его не спасли. Даже его тело случайно нашли лишь через пару недель рыбаки из маленькой деревушки по соседству. От него мало что осталось, лишь кости и череп, обглоданные падальщиками. Опознать его удалось по пустым ножнам, которые валялись в воде у берега.
– В тот день объявили охоту. – говорил мне отец. – Это была непростая охота, ведь никто не видел раньше в этих землях горта. Но то, как тварь расправилась с Растом, и место, где это случилось, явно указывали на его повадки. Они живут недалеко от воды. Когда мы нашли тело, то поняли, где эта тварь обитает. Пришлось пожертвовать двумя волкодавами, чтобы загнать его.
Так мы и жили: отец день за днем уходил на охоту, а мы его ждали. Благо, что дел хватало.
Прямо у дома мы с матерью возделывали огород. Началось это давно. Когда мне было лет пять, она повела меня к ближайшей окраине леса, который тянулся вдоль воды, и стала рубить отцовским «ножом» сучья и листья лопуха, такого же, что шел на кровлю.
Только отец называл этот клинок «ножом». Я же не мог понять, как можно одним словом называть и грубый кусок заточенного железа, обмотанный старой кожей, и это произведение искусства, которое, как мне казалось, было сделано лучшими мастерами мира.
Про огненные дома, где ковали железо, я уже знал достаточно. Мама рассказывала, что она когда-то жила рядом с таким, где мастера огня с помощниками стучали молотами, и из-под их рук выходили длинные клинки, острые наконечники для древка, круглые железные заслоны и прочие штуки, названия которых я не запомнил.