Я давно хотел прочитать книгу о людях, которых в нашей стране называют словом «индеанисты». Мне не нравится это слово, но другого не нашлось. И за эту книгу должен был взяться не я, а кто-нибудь ещё, потому что я никогда не причислял себя к индеанистом. До определённого времени я вообще ничего не знал о них. Мне нравилось изучать историю колонизации американского континента, интересовали некоторые индейские племена и отдельные личности. Чем глубже я проникал в их историю и культуру, тем крепче становились мои «пристрастия». Одно огорчало: у меня не было единомышленников, а мне очень хотелось обмениваться впечатлениями и делиться знаниями. Знания нуждаются в том, чтобы их разделяли с кем-то. В школе на меня смотрели как на чудака, ведь у всех имелись общие увлечения, а я был один-одинёшенек. Впрочем, некоторые мои одноклассники пытались порадовать меня и пару раз своровали для меня библиотечные книги про индейцев. Так на моей книжной полке появилась сначала «Последняя граница» Ховарда Фаста, затем «Песнь о Гайавате» Лонгфеллоу. Обе с дарственными надписями от моих закадычных тринадцатилетних друзей и с отрезанными уголками страниц, на которых прежде красовались библиотечные печати.
Когда же я стал собирать материал для этой книги, то оказалось, что в детстве делал то же, что и многие другие, кого позже стали называть индеанистами.
Мы оказались чертовски похожи: жадно накапливали газетные и журнальные статьи об индейцах, вырезали картинки из журналов и книг. Всё это вклеивалось в альбомы и тетради. Девочки вклеивали в свои альбомы цветочки и бантики, а мы – всё, что имело отношение к «краснокожим».
Однажды я вырезал из энциклопедии страницу с фотографиями к статье «Индейцы». То была не библиотечная энциклопедия, а наша собственная, она до сих пор никуда не делась, и полки шкафа прогибаются под её тяжестью. Но ведь всякий раз, чтобы полюбоваться той фотографией, надо было лезть в шкаф, листать тяжеленный том, искать, а мне хотелось взять книгу, где собрано сразу всё желаемое. И я составлял свою «энциклопедию». Для этого приходилось бессовестно портить журналы и книги, коим не повезло только потому, что там присутствовали фотографии или рисунки с индейцами, и добытые «ценности» перекочёвывали в альбом, где всё собиралось в единое целое, в единый мир, который можно неторопливо листать и всматриваться в лица и фигуры, сливаясь с ними… В одном из присланных мне для этой книге писем я обнаружил ту самую страницу из Большой Советской Энциклопедии, и это означает, что не только я покусился на тяжёлый том с буквой «И», не только на мне лежит грех этого подросткового преступления…
Сколько раз пытался я выхватить из прошлого тот самый момент, когда в меня проникла бацилла любви к индейцам. Это была именно любовь, а не увлечение перьями и томагавками. Копаясь в муравейнике моих чувств, я склоняюсь к тому, что зараза проникла в мою душу после просмотра фильма «Белые волки». Помню, как в пионерском лагере мальчишки обсуждали какие-то фильмы про индейцев, а я понятия не имел, о чём речь. Кто-то восторженно повторял имя Зоркого Сокола и название фильма. Вернувшись домой, я помчался искать афишу со списком кинотеатров Москвы (стояли такие огромные стенды на улицах – алфавитный перечень всех кинотеатров с указанием всех сеансов на ближайшую неделю) и там – о чудо! – обнаружилось, что в «Ангаре», ближайшем от нас кинотеатре, показывают «Белых волков». До кинотеатра ехать минут двадцать на трамвае, затем пешком петлять по каким-то проулкам. Я был домашним ребёнком, и для меня, десятилетнего мальчугана, такая поездка превращалась чуть ли не в поход на край света. И там, на краю света, я шагнул в мир, который поглотил меня. Бойня в форте Робинсон произвела на меня неизгладимое впечатление. А Зоркий Сокол – отважный, честный, сильный, красивый и справедливый, был настоящим героем. В первую очередь потому, что был справедлив. Хотелось ему подражать… Нет, это совсем не то! Не подражать, а быть как он…
Однако жило во мне, вероятно, что-то и до Зоркого Сокола (он же Гойко Митич), потому что я обнаружил старые кинокадры с моим участием, где я скачу по двору с «индейским» топориком в руке (палка, увенчанная на одном конце картонным лезвием) и перьями голубя, воткнутыми над лбом за ленточку, обвязанную вокруг моей головы. Откуда это? Что это? Ни одного фильма про индейцев ещё не отсмотрено, ни одной книги про них не прочитано, а игры в индейцев уже начались.
В 1969 году, когда я учился во втором классе, отец подарил мне пластмассовых индейцев и ковбоев и форт. Я был влюблён в них, хранил их много лет. Сначала этими пластмассовыми индейцами играли мои одноклассники, затем ими пользовались дети моих коллег, а теперь в них играет неведомый мне ребёнок, родителям которого я подарил этих индейцев совсем недавно… Может, эти пластмассовые фигурки и были той первой каплей, «отравившей» меня, а кино подоспело следом?
Как бы то ни было, но после «Белых волков» я стал бегать на все фильмы, если кто-то из школьных друзей сообщал, что там есть индейцы. Когда денег на билеты не было, мы бродили возле магазинов и выискивали мелкие монетки (за день-два набиралось на утренний сеанс). Мы беспрестанно играли в индейцев, носились по окрестным строительным площадкам, уверенные, что это не щебень и бетонные плиты, а красивейшие горы, увиденные нами в фильме «След Сокола», – Блэк Хилс (в фильме произносилось Блек Хилс – через «е»). В руках мы держали обычные палки, но для нас это были «винчестеры». Мы кричали куда-то в пространство: «Зоркий Сокол, иди скорее сюда, там проклятые бледнолицые!» И мне кажется, что Зоркий Сокол что-то отвечал нам, укрепляя нас в нашей борьбе за справедливость. Мы ведь следовали за ним, верили ему… Или в него?
В пятом классе я прочитал первую книгу, ошеломившую меня. Она называлась «Харка – сын вождя», написала её Лизелотта Вельскопф-Генрих. Всё в ней восхищало меня, увлекало, наполняло нетерпением и подталкивало вновь окунуться в ту атмосферу. Я упоённо прочитал «Харку» три раза подряд и даже написал школьное сочинение про эту книгу и схлопотал жирную двойку, так как написал не по предложенной учительницей теме. Мир приключений, индейцев и романтики слился в единое целое, одно стало неотделимо от другого. Принципиально иной была книга «Мой народ Сиу», не имевшая никакого отношения к приключенческой литературе; в ней для меня открылось «закулисье» народа, о котором так бойко повествовала Вельскопф-Генрих, и с того дня в меня словно вселился какой-то дух. Индейцы стали важнейшей частью моей мальчишеской жизни. Казалось бы, любая литература «про индейцев» должна была нравиться мне, но Фенимор Купер, которым многие восторгались, не оставил во мне такого яркого следа, как «Харка». Разумеется, я прочитал все книги про Кожаного Чулка (могло ли быть иначе?), но не увлёкся ни Ункасом, ни Соколиным Глазом. А вот Сат-Ок оказался мне ближе, журналы с его «Таинственными следами» долго жили у меня дома, и я свято верил, что в жилах этого польского писателя течёт настоящая индейская кровь. Лет через десять я узнал, что Сат-Ок Суплатович не имеет никакого отношения к коренным американцам. Меня это удивило, но не огорчило. Сат-Ок – замечательный, как бы сейчас сказали, проект с прекрасным маркетинговым ходом, а правду он написал или выдумал всё от первого слова до последнего, не имело для меня ни малейшего значения.
