– Счастлива рожденная среди Высших! – этой освященной временем фразой начинал свою речь каждый из гостей, приглашенных на помолвку единственной дочери благородного господина де Эльтран.
– Счастлива рожденная среди Высших! – слышала Вирита год за годом в день своего рождения.
– Счастлива рожденная среди Высших! – впервые торжественно возгласил господин де Эльтран двадцать лет назад, поднимая новорожденную повыше, чтобы ее могли видеть все рабы, заполонившие двор. – Вот ваша новая госпожа. Я нарекаю ее Виритой. Отныне и навсегда она властна над вами. Счастлива рожденная среди Высших!
* * *
Вирите едва сравнялось пять лет, когда отец впервые взял ее с собой на верховую прогулку по окрестностям усадьбы. Слуга вел в поводу смирную лошадку, на которой восседала маленькая хозяйка огромного имения Эльтран, взирая с непривычной высоты на великолепие своего царства.
Отец шагом ехал впереди, дорога, покрытая серебрящимся на солнце песком, тянулась вдоль полей. Рабы, едва завидев господина, опускались на колени и надолго замирали. Вирита любопытствующе вертелась по сторонам, разглядывая неподвижные коленопреклоненные фигуры. Они были так похожи на статуи в саду… или нет? «Статуи намного красивее», – решила девочка за мгновение до окрика отца:
– Сиди прямо, Вирита! Госпожа де Эльтран не должна проявлять такого внимания к рабам, это недостойно Высшей.
Вирита нахмурилась. И выпрямилась в седле, подражая посадке отца.
– Хорошо, девочка, – отец одобрительно улыбнулся в усы. – Со временем станешь замечательной наездницей.
И действительно, к семи годам Вирита, уверенно сидя в седле, совершала долгие прогулки по Северному имению – изредка вместе с отцом, чаще в сопровождении домашнего учителя. Привыкшая ездить по-мужски, она с категоричностью, свойственной де Эльтранам, выражала презрение к дамским седлам. На смену смирной лошадке явился вороной жеребец, не обделенный, как и его хозяйка, ни породистостью, ни характером. Следом неизменно бежали две большущие собаки. На рабов Вирита уже не смотрела. Но подолгу могла рассматривать голубых бабочек у пруда, бродить в поисках светлячков, искать взглядом певчую птицу в густом кустарнике.
Учитель поощрял ее интерес к природе. Это был человек столь обширных познаний, что сам господин де Эльтран порою советовался с ним. Учитель рассказывал Вирите о повадках птиц и зверей, показывал целебные травы, учил предсказывать погоду, ориентироваться по звездам. Порою Вирита и учитель на целый день уходили в сад, в лес, в поле, брали с собою бумагу и карандаши. Учитель говорил: надо переносить на бумагу не только то, что видишь, но и то, что при этом чувствуешь. А еще не уставал повторять: маленькая госпожа талантлива. Поощряемая учителем, Вирита стремилась окружать себя красивыми вещами, радующими глаз и сердце.
– Жить, ежечасно ощущая непреходящее очарование жизни, – только это достойно человека! – значительно изрекал он.
Но господин де Эльтран, как выяснилось, не разделял стремления учителя воспитывать чувствительность и утонченность.
– Моя дочь – будущая полновластная госпожа считайте что целой провинции, – сказал он однажды. – Она – Высшая по рождению и должна быть Высшей и умом, и нравом. А что у вас? Птички, бабочки, цветочки, облачка, – и он в сердцах сплюнул под ноги: человек его происхождения может позволить себе несдержанность в присутствии слуги даже из свободных.
– Просите, мой господин, то обстоятельство, что Вирита много времени проводит на природе, в немалой степени способствует ее физическому и умственному развитию… – принялся оправдываться изрядно смущенный учитель.
– Откуда же тогда у нее взялась эта впечатлительность, простительная простолюдинке, но не госпоже? Видел я вчера, как она рыдала над книжкой… про какую-то там… гм… птичку, которая потеряла своих птенцов. Вы подменяете здравый смысл, свойственный Высшим, всякими фантазиями. Это предосудительно.
Через неделю на смену любимому Виритой учителю прибыл новый. Отвечающий требованиям господина де Эльтран. Вирита снова долго плакала в своей спальне, но к ужину вышла со спокойной полуулыбкой на губах.
Она знала, что отец одобрит.
Она старалась заслужить его похвалу.
Она накрепко помнила: никто и никогда не должен видеть слез Высшей…
…Больше всего на свете Вирита любила пускать коня вскачь по полям – так, чтобы захватывало дух; любила, забравшись на самый верх самой высокой башни особняка, до головокружения смотреть вниз, на маленьких, смешно суетящихся человечков; любила раскачиваться на качелях, одной рукою срывая цветы с вишен. Этот мир принадлежал ей. Она была его королевой и феей. Он существовал для нее.
Счастлива рожденная среди Высших.
Счастлив отец такой замечательной дочери.
– Хозяйка! Госпожа! – с гордостью восклицал господин де Эльтран, глядя, как она, уверенной рукой направляя коня, едет мимо коленопреклоненных рабов, а следом бегут два огромных темно-серых пса, о которых – он как-то слыхал от управляющего – ходят среди слуг жуткие слухи, будто бы звери эти вымахали на человеческом мясе…
Счастлива рожденная среди Высших!
И вот настал день, когда отец решил: пришла пора вывезти Вириту за пределы родового гнезда. Заодно познакомить с родственниками, жившими в двух днях пути.
Заночевать решили в небольшом городке, показавшемся Вирите меньше Северного имения. Она снисходительно разглядывала серые домишки и лавчонки – такие жалкие по сравнению с серебристо-белым особняком де Эльтранов, разглядывала людей в серо-коричневых одеждах – не рабов, она почему-то сразу поняла, что не рабов, – и тем более жалких. Отец пояснил: Высшие гнушаются жить в городах, а вот ремесленники и торговцы селятся охотно.
– А если здесь нет господ, откуда же тогда столько управляющих? – удивленно спросила Вирита.
Господин де Эльтран посмотрел туда, куда указывала дочь.
– Ах, вот ты о чем! Это рынок рабов.
– Рынок рабов? – Вирита заинтересовалась.
– Ну да, место, где продают рабов. Наши управляющие тоже бывают здесь.
– А можно посмотреть? – несмело спросила Вирита, ожидая услышать привычное: «Недостойно госпожи…»
Но отец со вздохом согласился.
Продавали девочку одних лет с Виритой. Девочка зябко ежилась под пристальными взглядами; болезненный румянец проступал на ее желтовато-бледных щеках, когда покупатели беззастенчиво ее ощупывали. Вирита поморщилась: жалкое зрелище! Высшие гнушаются жить в городах – так сказал отец. Оно и понятно. Здесь все-все-все либо просто некрасиво, либо отвратительно.
На помост вытолкнули мальчика постарше. Он был совсем раздет, и на его теле, удивительно белом для раба, хорошо видны были багровые полосы от бича. На мгновение его взгляд встретился с взглядом Вириты, и она не поверила тому, что увидела – стыд и гнев.
