Кто зло, кто без злобы
Смеется над Бобом.
Соседская лошадь – и та,
Впрягаясь в тележку,
Скрывает усмешку
Особым движеньем хвоста.
Вера Инбер
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
Но в самой истине ты перед нами царь;
Ты ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен!
Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,
Что видишь, всё твое; везде в своем дому,
Не просишь ни о чем, не должен никому.
М.В. Ломоносов
Коллега! Вам когда-нибудь бывало противно? Противно – в принципе. Если да, то Вы меня понимаете: в такие моменты помочь нашей чахлой литературоведческой братии может не столько бутылка шампанского или какая веселая комедия, сколько живая и интересная тема для размышления и исторической реконструкции. Такой темой для меня в последнее противное время стала творческая биография одного из самых осмеянных и самых оригинальных русских поэтов эпохи золотого века – графа Дмитрия Ивановича Хвостова (1757–1835).
Название цикла историко-литературных фрагментов, предложенных Вашему, коллега, вниманию, я позаимствовал у Юрия Николаевича Тынянова, любившего Хвостова любовью ученого, писателя, а может быть, еще сильней. Феномен Хвостова Тынянов исследовал в одной из своих лучших теоретических работ[1], вывел его яркий литературный образ в романах «Пушкин» и «Смерть Вазир-Мухтара» и хотел написать о незадачливом поэте-метромане отдельную повесть «Граф Сардинский» [Тынянов 1966: 134] (титул, полученный Хвостовым в 1799 году от короля Сардинии Виктора Эммануила IV, трон которого спас от безбожных карманьольцев великий дядя и могущественный покровитель Дмитрия Ивановича князь Александр Васильевич Суворов[2]). Столь пристальное внимание Юрия Николаевича к фигуре первого русского Сардинского графа понятно: без этого необыкновенного персонажа образ пушкинской эпохи и неполон, и скучен. Колоритный чудак в глазетовом камзоле; автор од и притч, кишащих забавными алогизмами и банальностями; навязчивый стихоплет, мучающий своими творениями несчастных слушателей; «русский Бавий» и «новый Тредиаковский»; «обломок» екатерининского века, «застрявший» в александровской эпохе и олицетворяющий «архаистическое явление мецената»; «отверженный Фебом» пиит, на которого в разное время опирались «затертые и обиженные литературные группы»; великолепный «чудодей и оригинал», литературный юродивый или Дон Кихот, живущий в своем смешном и никому не нужном поэтическом мире; значимая «мнимая величина» в бурной литературной истории первой трети XIX века. Какое богатство для наблюдателя и исследователя![3]
О Хвостове написано много чудесных статей и заметок[4], но, увы, ни одной научной биографии этого замечательного автора не существует[5]. Это несправедливо. Надо бы написать, очень хочется, только вот времени нет и как-то гадко вокруг, а, перефразируя самого Дмитрия Ивановича, если уж кому противно что, тому, конечно, все не надо ни на что. Так что, коллега, посылаю Вам вместо задуманной книги ее конспектик или компендиум, в который, с Вашего позволения, включаю некоторые попутные размышления и наблюдения (если в этой книге Вы найдете слишком много иллюстрирующих отступлений, то это нужно извинить чудачествами как сочинителя, так и его героя).
Хочу заметить, что все помещенные ниже разрозненные истории или, точнее сказать, житейские притчи о Хвостове строго научны и правдивы, что, вне всякого сомнения, отличает их от бесчисленных басен о графе, выдуманных его насмешливыми и недобросовестными соземцами. Предлагаемое Вашему вниманию историко-литературное отдохновение я разбил на две части, руководствуясь хронологическим принципом и переменами в собственном настроении. Отдохновение открывается лирико-аналитическим прологом, посвященным феномену антипоэзии и культурной роли антипоэта, которую Хвостову выпала участь сыграть в русской истории. Первая часть («Истоки и хвостики») охватывает время от рождения Дмитрия Ивановича до получения им титула Сардинского графа и ухода в отставку с высокого государственного поста. Вторая («Прогулки с Хвостовым») – от ухода графа в отставку до наших дней. Эта последняя часть также исследует формирование и крушение поэтической утопии Хвостова, равно как и восприятие утопического творчества этого поэта его соотечественниками. Я заранее прошу прощения у моего дорогого читателя за большое количество исторических, бюрократических, бытовых и даже физиологических деталей, несколько утяжеляющих повествование. В свое оправдание замечу, что автор историко-литературной притчи, как и сочинитель притчи поэтической, необходимо должен погрузить свое перо в совершенную естественность и простоту, описывая приключения и вещи самыя обыкновенныя.
И последнее. Я не большой поклонник так называемой филологической прозы – этого побочного продукта мало кому интересных изысканий; я ее ярый противник, убежденный враг. То, что я пишу отчасти в этом жанре, не делает мне чести, и единственным оправданием себе я вижу человеческое желание развеять собственные грустные мысли и порадовать Вас, мой дорогой коллега.
P.S. У меня с самого начала научной деятельности были проблемы с заглавиями для собственных сочинений. Так, свою дипломную работу о культурном мифе, связанном с одним маленьким городком в Швейцарии, где нашел свое счастье романтический поэт Василий Андреевич Жуковский, я вначале озаглавил «История одного места». Потом, усмотрев двусмысленность, исправил: «История одного поэтического места». Но стало еще хуже[6]. Вот и Вы, коллега, сразу заметили, что сочетание моего имени с заимствованным у Тынянова названием звучит забавно. Но ничего исправлять я не хочу! Знаете, в ранние студенческие годы я написал шутовскую трагедию в стихах под названием «Бермудский, принц Датский». Так пусть и будет: Виницкий, Граф Сардинский! Я не возражаю. Пусть смеются паяцы!
Меморандум о цитировании источников
Я не могу ничего сказать о критериях истины, но вот важнейшим критерием научности мне, как и многим, кажется количество библиографических сносок на единицу текста. Душа радуется, когда видишь отсылающий к использованной литературе номерок, сидящий чуть ли не на каждом слове подобно попугаю на плече пирата, или, говоря не менее фигурально, висящий почти над каждым словом подобно морскому буйку, прикрепленному железной цепью ко дну. [Некоторые, вроде меня, предпочитают номерочкам квадратные скобки-загончики.] Чем больше таких птичек, буйков или загончиков, тем – априорно – лучше работа. Руководствуясь этим наблюдением и примером моего героя, графа Д.И. Хвостова, я снабдил свое сочинение большим количеством сносок и примечаний. К сожалению, в процессе работы я осознал, что сноски и примечания в сочинениях академического характера в эпоху Интернета имеют тенденцию к бесконтрольному размножению. Скрепя сердце я вынужден был поставить предел своему стремлению к доскональности и сократил в предлагаемой вниманию читателя версии их количество в 3,1415… раза по отношению к первоначальному. Брутально сокращенный список использованной мною литературы (из скромности я исключил из него многочисленные указания на мои собственные работы) дается в разделе «Библиографомания», помещенном в конце книги.
