Дорогие читатели! «Грань искупления» – вторая книга из серии «Голгофа». Здесь действия происходят спустя год после событий в «Пределе прочности». Именно поэтому рекомендую начать свое восхождение на гору Голгофа именно с первой книги. Важно понимать отсылки, а еще знать прошлое героев.
Обращайте внимание на приписки с годом и городом в начале глав! Это важно для сюжета!
В книге все герои – монстры. Они воплощают зло, и таких, как они, принято отвергать во всех обществах. Я же предлагаю вам расширить границы своего сознания, и позволить себе искренне поболеть за злодеев. У них тоже есть чувства!
Так как это темный роман, то тут присутствуют триггеры:
– Сомнительное согласие, бондаж, откровенные сцены секса;
– шизофрения со слуховыми галлюцинациями;
– описание убийств, пытки, плен, жестокое обращение;
– селфхарм.
Желаю вам приятного прочтения!
Если знаете меня лично, то, пожалуйста, сделайте вид, что не читали эту книгу.
2013 год,
Город Трэйси, штат Калифорния.
– Вам тоже не нравится классицизм в живописи?
Я испуганно поворачиваю голову в сторону, и вижу рядом с собой темноволосого мужчину в строгом деловом костюме. Кажется, что одни только золотые запонки стоят больше, чем все мои кроссовки. Он выглядит таким статным и взрослым, что мне начинает казаться, будто я несмышленый ребенок, заглянувший сюда по ошибке. Летнее платье, которое я люблю всем сердцем, теперь кажется каким-то безвкусным, а сандалии на ногах – дешевкой.
Я сильно удивляюсь его присутствию здесь, потому что уже несколько лет этот зал пустует. Сюда прихожу только я, а остальные люди обычно обходят его стороной.
– Почему вы так решили? – задаю ответный вопрос. Рука неконтролируемо тянется к волосам, чтобы поправить прическу или убрать несуществующую пылинку. Затем она торопливо опускается на шею, начиная почесывать и поглаживать кожу – выдаю свое волнение с головой, но не могу это контролировать.
– Я заметил, что картины Баттиста вы обходили стороной, даже не взглянув в ту сторону. Хотя «Пир Клеопатры» собрал вокруг себя, кажется, половину этого города. – Он улыбается, глядя прямо на меня. Его глаза непонятного и необычного цвета превращаются в растопленный шоколад, обжигая и согревая. Руки спрятаны в карманы брюк, а спина остается идеально прямой.
– Ну, сказать честно, классицизм со своей строгостью форм и четкими элементами, надоедает. Мы же буквально живем в нем, видим каждый день, так зачем же любоваться этими картинами? Я предпочитаю экспрессионизм.
– Из-за буйства цвета?
– Из-за чувств художника. Они показывают свое мироощущение, позволяют заглянуть в душу, потрогать обнаженное сердце. Это более интимно и значимо. Не каждый способен на такое.
Когда я говорю об искусстве, вся моя робость и нерешительность испаряется в воздухе. Вот и сейчас, рядом с этим мужчиной, я забываю о явном классовом различии между нами. Мне кажется, что мы стоим наравне, и говорим на одном языке.
– Значит, ваша стихия – хаос? – Он прикладывает руку к подбородку, полностью разворачиваясь ко мне. А я просто не могу не отметить красоту его кистей, аккуратность ногтей и всю ту эстетику тела, которую он демонстрирует своими короткими движениями.
– Хаос, который граничит с безумием, – отвечаю я, позволяя губам растянуться в улыбке.
– Искусственно созданное безумие однажды может сыграть злую шутку с создателем: его душа будет отвергать порядок.
– Именно поэтому существует несколько направлений в искусстве. Невозможно рисовать Бога, когда твоей душой управляет Дьявол. Нельзя нарисовать и искусственное безумие: ты либо знаешь, что это такое, либо нет.
– А вы знакомы с ним?
– С Дьяволом или с безумием?
– Это синонимы.
Я оставляю вопрос мужчины без ответа, хотя, кажется, он и сам все понимает. Он смотрит на меня слишком пристально, словно видит насквозь. Мое молчание означает для него все то, что нельзя передать словами. Под его пристальным темным взглядом я чувствую себя обнаженной, растерзанной, но такой красивой. Я чувствую себя той, кого больше нет. А, может быть, никогда и не было.
Но, что самое главное, смотря на этого темноволосого мужчину, я хочу взять краски в руки. Я хочу рисовать, используя его дорогой костюм в роли палитры. Он ощущается, как вдохновение. Как муза, которая возносит тебя на вершину. Он чувствуется, как победа. Как страсть. Как огонь, чье пламя может убить тебя. И почему-то я хочу получить ожог.
– Я Адриан, – говорит он, все еще глядя на меня так, будто во всем выставочном зале я главный экспонат.
– Зиара. – Первая протягиваю руку, нарушая все правила этикета и приличия. Но мне необходимо дотронуться до него.
И как только его большая сухая ладонь обхватывает мою, я чувствую разряд тока. А еще я чувствую то, что называется возбуждением. Только не в физическом плане, а в духовном, высшем его проявлении. Разум, сердце и душа обнажают свои нервные окончания, побуждая меня к действиям.
– Я хочу нарисовать тебя, – шепчу я, находясь под гипнозом его невероятно чистого и строгого лица.
– Боюсь, что из меня получится очень плохой натурщик.
– Тело мужчины слишком банально. Тело женщины – тоже. Это видно всем, каждый знает обо всех неровностях кожи и особенностях полового созревания. Я хочу нарисовать того, кто правит тобой.
– Не боишься столкнуться с чудовищем?
– Чувствую, что смогу его приручить. – Мое сердце начинает биться быстрее, а на лбу выступает испарина из-за головной боли, которая пытается выжечь дырки в висках.
– Тогда обнажи мою душу, Зиара, – отвечает он, без раздумий и улыбки.
И если бы тогда я знала, что его фраза станет моим смертным приговором, то обязательно бы прошла мимо него. Я бы убежала из выставочного зала так далеко, как только могла.
Тогда я еще не подозревала, что для рисования души Адриана Мартинеза, мне попросту не хватит черной краски.
***
2015 год.
Зал городского суда.
Город Трэйси, штат Калифорния.
Я смотрю только на клетку для обвиняемого.
Клетка для зверя.
Адриан сидит в ней так расслабленно и вальяжно, словно на шезлонге перед бассейном. Его руки покоятся на коленях, а сам он пререкается с судьей, с врачами психологической больницы, которые просят посадить его в обычную тюрьму. Я не слышу их речь, не слышу и щелчки камер журналистов. Мой слух отключился, оставив власть только глазам. Я смотрю на его темные волосы, щетину, красивые, до боли прекрасные руки и чувствую, как крупная слеза скатывается по моей щеке.
Слеза скорби. Потери. Ненависти.
Слеза боли, слабости и безысходности.
Адриан убил моего лучшего друга. Растерзал, испортил, уничтожил.