(если собаку долго не кормить, она вполне может стать… говорящей…)
Это происходило в Зиме (250км к западу от Иркутска). Мой отец слыл наизаядлевейшим рыбаком и охотником, а ближайшими соратниками ему в этом деле были: его любимая собака Сильва (породы сибирская лайка) и Голдукевич (белорус), говорящий скороговоркой так быстро, что его мысли никогда не успевали за языком.
Голдукевич всегда ходил в потрёпанных генеральских штанах и говорил, что у него сын генерал. (Вообще-то он всё это придумал, достав где-то по случаю старые генеральские штаны). От обычных людей отцовский друг отличался тем, что никогда не мыл за собой посуду всегда оставляя её на вылизывание собаке, после чего тарелки только протирал рукавом. Свой рассказ он обычно начинал так: – Отут рака (река), и отут рака – тараторил он как из пулемёта, тыча в столешницу старого осинового стола пальцем с широким желтым прокуренным ногтем. – А отут мы с Сергеевичем, да как табором развернёмся, сетюшку поставим, уху с бульбой (картошкой) заварганим, сядем, да потом кэ-эк дадим! – Что б было что вспомнить, так и раз так! – решительно рубя воздух руками, тарахтел Голдукевич с генеральской осанкой, которой всегда держался, как, наверное, и подобало отцу генерала.
Ещё он любил говорить, что сетку (рыболовную сеть) нужно всегда ставить (что бы рыбнадзор, не заметил) между лодкой и берегом.
– Ну, чо тут непонятного! Берег во где! А лодка во! Отут и надо ставить её родимую! – проводил он в воздухе прокуренным пальцем между сказанным условную линию.
Закадычный друг отца Голдукевич был из ссыльных, тех, кого когда-то, давным-давно репрессировали по 58 статье (контрреволюционная деятельность), так и оставшихся в Сибири на далёкой станции Зима. (А как давно всё это было, после двадцати пяти лет отсидки, Голдуквеч и сам-то толком не помнил). Была у него когда-то семья в Белоруссии, да вот никто его не дождался, не получилось так почему-то. Так и остался Голдукевич доживать в Зиме свой остаток жизни, правда, иной раз он напивался до потери памяти, но другом и соратником слыл хорошим, преданным и бескорыстным, несмотря на то, что иногда немного лукавил.
Собака Сильва, на рынке приобретённая отцом ещё в щенках, проявляла незаурядную охотничью способность и сообразительность. Отец её за это любил и лелеял, а иной раз, крепко набравшись, (что бы не было дома скандала) шел к Сильве и даже с ней разговаривал, изливал ей свою обиженную обнаженную душу (как казалось отцу), со всеми её секретами, про себя думая, что собака всё понимает, да только сказать ничего не может, что говорят, свойственно всем собакам без исключения. (В чем отец – ошибался). Сильва же была не просто умной, она была очень умной собакой. Она понимала отца, и, выражая всяческие знаки внимания, норовила поставить передние лапы ему на грудь и непременно лизнуть в нос.
Заслышав разговоры о рыбалке или охоте, вся оживала и её застоявшаяся собачья душа тут же рвалась на охоту или рыбалку. Сильва скулила и подвывала, показывая всем своим видом, что ей уже совсем невтерпеж, что она готова сию же секунду собраться и поехать в лес или на речку. И что ей, уже осточертело сидеть здесь на проклятой цепи и без толку лаять на всяких там дворовых котов и ворон, что пора, мол, заняться своим прямым охотничьим и собачьим делом, загонять белку и приносить из воды подстреленных уток. Впрочем, Сильва почему-то не всегда их сразу отдавала отцу или же Голдукевичу. Она слушала и понимала только голос отца и ни чей более, особенно, когда «батяня» заворачивал на неё наикрепчайшим сибирским матом.
Как-то отца с Голдувевичем забросили на моторной лодке вверх по Оке в Саяны, где последние сразу же упились и уснули, не успев даже поставить палатку, а Сильва не спала, она трудилась всю ночь, закапывая из съестного всё, что можно было ей закопать, закопав всё, она улеглась спать только под утро. Забрать рыбаков договорились только через неделю, так что всю эту неделю отец с Голдукеевичем ходили за собаней, и как на посту дежурили возле неё круглые сутки, выслеживая, куда и чего она закопала, что бы отобрать и поесть то, что она выкопает, каждый раз уговаривая показать, где спрятана провизия. Сработал видать собачий инстинкт, всё закапывать про запас, уж, что тут поделаешь…
На майские праздники Голдукевич как-то в изрядном подпитии случайно забрёл к отцу. Отец был занят тем, что готовил на летней кухне зловонное варево из говяжьих хвостов.
– Сергеич, а чо это ты делаешь, так тебя и раз так? – с удивлением уставился Голдукевич.
– Да вот, суп собаке варю – ответил отец. («Педигрипала» и всяких спецкормов для собак тогда ещё и в помине-то не было).
– Ну, ты блин даёшь, такут твою, раз такут – быстро произнёс с огромным удивлением Голдукевич. – Кто ж это для собани, варево варит? Она ведь и так должна жрать всё подряд?
– Да вот, не жрёт – молвил отец, потрогав Сильву за нос, не сухой ли, не заболела.
А Голдукевич тем временем продолжал тарахтеть.
– Слушай сюды, у меня есть отличная диета супротив такой напасти специально для охотничьих собак, как раз такой как твоя. Давай мне собаню и ишо сто рублёв (по тем временам это были немалые деньги), а ровно через неделю заберёшь свою любимую Сильву, она у тебя будет жрать всё подряд, чего только не дашь.
– Да ну? – разводя руками, искренне удивился отец.
– А вот те, не стоять мне на этом самом месте и не быть Голдукеевичем!
Ударили по рукам. Голдукевич забрал собаку в понедельник и велел приехать за ней ровно через неделю, но мой батяня вытерпел с понедельника только до пятницы.
– Сын, собирайся, поехали к Голдукеевичу, нашу Сильвочку попроведаем, а то душа у меня вся изнылась – робко предложил мне отец, ища моего сочувствия.
Через полчаса на мотоцикле с коляской мы были уже на другом конце Зимы у Голдукевича. Голдукевич ютился один в старой избёнке, в которой даже в лютые сибирские морозы всегда было много мух.
В дымину пьяный он спал на старой печке, на драной дерюжке. Мухи жужжали, ползали и даже залетали ему прямо в рот, он их пережевывал и выплёвывал, во сне громко храпя.
Отец толкнул «дружбана» в бок.
– Где собака?! – требовательно спросил он.
– Какая собака, что за собака? – ничего не мог понять спьяну спросонья ошарашенный Голдукевич.
Вставая, он больно ударился головой о перекладину в потолке.
– А, собака, да на диете в стайке стоит, где ж ей ишо быть-то? Справляется чай…
Злобный Голдукевич с перепою никак не мог попасть ключом в скважину старого навесного замка на дверях покосившегося сарая. С бодуна руки у него мелко тряслись, и вот, наконец-то дверь со скрипом потихоньку открылась…
