Аарон Хотчнер - Хемингуэй. История любви

A. E. Hotchner

HEMINGWAY IN LOVE: His Own Story

В оформлении обложки использована фотография, предоставленная фотоагентством ООО «Галло Имиджес РУС» (Gettyimages.ru)

Печатается с разрешения издательства St. Martin’s Press, LLC и литературного агентства Nova Littera SIA.

© A. E. Hotchner, 2015

© Перевод. Ю. Жукова, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Аарон Эдвард Хотчнер (р. 1917) – выдающийся американский журналист (в том числе и военный), сценарист, писатель, драматург, но прежде всего – биограф. В его творчестве отдельное место занимают популярные во всем мире книги, посвященные великому Эрнесту Хемингуэю, с которым автор познакомился в 1948 году и дружил до трагической гибели прозаика в 1961-м.

Важная, искренняя и глубокая биографическая книга, в которой, возможно, впервые в литературе Хемингуэй-человек затмевает Хемингуэя-писателя.

«Library Journal»

История триумфальных взлетов, печальных падений и утраченной любви, поведанная в характерной для писателей «поколения Хемингуэя» искренней и чуть насмешливой манере.

«Publishers Weekly»

Моей жене

Всё по-настоящему плохое начинается с самого невинного.

Эрнест Хемингуэй

Памплона, Испания, 1954 г.

Э. Хемингуэй и А. Хотчнер в баре «Эль Чоко» во время проведения фестиваля Сан-Фермин. (A. E. Hotchner’s personal collection.)

Полвека назад, через несколько лет после смерти Эрнеста Хемингуэя, я написал книгу воспоминаний «Папа Хемингуэй», в которой рассказал о нашей с ним четырнадцатилетней дружбе, о приключениях и злоключениях, которые мы пережили. Перед тем как ее опубликовать, редакторы издательства «Рэндом-Хаус» передали рукопись для просмотра и утверждения своим юристам, как того требует официальная процедура; юристы подвергли рукопись жесточайшей цензуре, вследствие чего из нее пришлось изъять немало эпизодов – в том числе и вполне безобидных, – связанных с людьми, которые составляли окружение Хемингуэя в те годы в Париже. Расспрашивая меня о его друзьях и знакомых, юристы в своей въедливости дошли до абсурда: потребовали от меня доказательств того, что Фрэнсис Скотт Фицджеральд, скончавшийся двадцать лет назад, действительно умер.

Но даже после сделанных купюр в рукописи осталось много интересного, и «Папа Хемингуэй» имел большой успех. Я тогда сохранил весь изъятый материал и добавил к нему значительно большую по объему часть моих воспоминаний об Эрнесте, взятую из моих дневников и записей, сделанных моим миниатюрным диктофоном, который легко помещался в кармане. У Эрнеста был такой же диктофон, и мы записывали сообщения, которыми обменивались друг с другом. Когда мы ездили куда-то вместе, я с его согласия включал иногда свой диктофон и записывал то, что он рассказывал. Магнитной ленты в крошечной кассете хватало на девяносто минут, запись можно было вести, даже когда диктофон лежал в кармане.

Так что всё, о чем рассказывает здесь Хемингуэй, звучало на лентах моего диктофона, записано на страницах моих дневников и сохранено в моей памяти – в той мере, в какой она способна хранить смысл и экспрессию диалогов. Магнитные ленты тех первых диктофонов довольно скоро размагнитились, но я успел расшифровать записи.

В ушах у меня до сих пор звучит голос Эрнеста, у него была совершенно особенная манера речи. Он никогда не вел дневников, не делал записей, но в точности помнил, кто, что и когда сказал. И мог не только почти дословно воспроизводить диалоги, которые вел в те далекие времена с Фицджеральдом, Жозефиной Бейкер, Гертрудой Стайн и другими знаменитостями двадцатых годов, но и копировать их интонацию и манеру речи. В этой его феноменальной способности мы убеждаемся, читая диалоги героев его романов и рассказов. Я могу привести свои собственные доказательства, подтверждающие этот его талант: в «Опасном лете» есть эпизод, где он разговаривает со мной во время корриды, так вот – этот разговор он дословно записал по памяти уже через довольно долгое время. Я как-то раз спросил его, ведет ли он дневник или, может быть, делает какие-нибудь записи для памяти, на что он ответил: «Нет, никаких дневников и записных книжек, всё храню в памяти. Нажму нужную кнопку, и пожалуйста – выскочило. А если не выскочило, значит, и помнить не стоило».

Я вставил сюда несколько фрагментов из «Папы Хемингуэя», чтобы создать обстановку, в которой живут мои герои.

Он относился ко мне как к сыну, а я к нему – как к отцу, но при этом всегда понимал, как огромен масштаб этой личности.

А. Э. Хотчнер

Чурриана, Испания, 1959 г.

Эрнест и его жена Мэри разбирают подарки к его шестидесятилетию. (A. E. Hotchner’s personal collection.)

В первых числах июня 1961 года, возвращаясь в Нью-Йорк из Голливуда, я полетел рейсом через Миннеаполис, в Миннеаполисе взял напрокат машину и поехал за девяносто миль в Рочестер, в больницу Святой Девы Марии, где в психиатрическом отделении уже во второй раз лежал мой близкий друг Эрнест Хемингуэй, которого лечили врачи из находящейся неподалеку клиники Майо. Я уже навещал его в этой больнице, когда он попал туда в первый раз, а я летал в Голливуд.

Все шесть недель, что Эрнест провел там, проходя курс электросудорожной терапии, ему не разрешали ни разговаривать с кем бы то ни было по телефону, ни тем более видеться – даже с женой Мэри[1]. Потом его врачи из клиники Майо сделали небольшой перерыв перед следующим курсом терапии и потому позволили ему позвонить мне и договориться о встрече.

В самой клинике Майо не было стационара и необходимой аппаратуры, но был филиал в Рочестере, в больнице Святой Девы Марии, которой руководили энергичные монахини, и эти монахини предоставляли рочестерским врачам возможность лечить у себя своих больных.

В те времена электрошок был настоящей пыткой для пациента: электрический ток пропускали через его мозг без анестезии, и человек корчился от нестерпимой боли, зажав в зубах деревяшку. Врачи из клиники Майо определили, что у Эрнеста депрессия, отягощенная манией преследования. Расстройство принимало все более острую форму, и, пытаясь смягчить эту остроту, они назначили ему электросудорожную терапию.

Каких только догадок не строили в свое время люди по поводу самоубийства Эрнеста: у него-де был рак в последней стадии, он разорился, произошел несчастный случай, он поссорился с Мэри… Ничего подобного: близкие друзья Эрнеста знали, что в последний год своей жизни он страдал от депрессии и мании преследования, но причин, вызвавших эти страдания, никто не установил, да и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь установит. Я пытался помочь ему справиться с какими-то из разрушающих его сознание фобий, но небольшие успехи, которых, как нам казалось, мы добились, оказывались, увы, недолговечными.