Анна Мария полюбила свой новый дом. Красивое здание правильной геометрии из стекла и металла, на берегу реки – и при этом недалеко от города. Ей повезло, полагала она, заполучить его первой, пусть стоимость аренды и высока.
В погожие дни здесь было исключительно много света. Большой холл на первом этаже становился огромной солнечной ванной. Нравилась ей и лаконичная обстановка: белые стены, минимум мебели, много воздуха, панорамные окна. Прекрасный вид на каменистый берег. Определенно, ей повезло. Хотя порой по вечерам читать в холле бывало в неуютно. Густая темнота подходила к окнам вплотную, лизала их мягкий свет сумрачным языком. Иную ночь Анне Марии казалось, что кто-то из этой темноты подглядывает за ней со смутным неодобрением.
В один из вечеров Анне Марии показалось, что в густых сумерках мелькнула чья-то фигура. Налив себе обжигающе горячего чая она открыла дверь, вышла на веранду и долго глядела на реку. Ветер приносил запах воды, ила, осенней листвы. Немного прогорклый, но приятный. Она всматривалась в темную воду, в полосу берега до ряби в глазах. Ожидала, что из тьмы выступят тени прошлого – мрачные, тяжелые, давящие спрятанными в закоулки души воспоминаниями. Ветер принес к ногам крупный бурый лист, порванный и обтрепанный по краям. Влажный от недавнего дождя он прилип к босой ноге. Анна Мария склонилась поднять его, роняя капли имбирного-клюквенного чая на пол веранды. Доски раскрасились красноватыми брызгами. Она вздрогнула, и вроде бы от порыва ветра, но глубоко внутри Анна Мария знала – ветер тут не причем.
– Мама, – звала Анна Мария, съежившись в детской кроватке.
Ей было слышно, как взрослые за дверью тихонько беседуют, отмечая Рождество. Ее же оставили одну в детской, заполненной подарками и игрушками.
В свете ночника-лягушки большой плюшевый медведь казался не слишком доброжелательным. Его вышитая красными нитками улыбка напоминала кривой оскал, и Анна Мария зажмурилась, чтобы не видеть, как медведь смеется над ее страхами.
– Мама!
В коридоре скрипнула старая половица. Девочка вздрогнула. Дверь приоткрылась, и в узкую щель пролился свет, сделав мамино лицо резким. Анне Марии показалось, что медведь хмыкнул.
– Я не твоя мама, – тихо сказала женщина, входя в комнату.
Анна Мария удивленно посмотрела на нее, плотнее закуталась в одеяло. Просто на всякий случай, вдруг мама не шутит.
– А кто же ты? – спросила тонким голоском.
– Я вампир, – мама улыбнулась.
Неприятной была эта улыбка, злорадной, с оттенком превосходства. Девочка вздрогнула, в полутьме, рядом со странной, очень чужой мамой. Ей стало страшно.
– А где мама? – спросила она шепотом. По пухлой щеке покатилась слеза. – Позовите ее, пожалуйста.
– Твоя мама ушла, – сказала чужая женщина, присев на кровать рядом.
Анна Мария заплакала. Тихо, боясь рассердить ее, странную, такую похожую на маму и одновременно такую чужую.
– Я побуду вместо нее, – прохладная рука вытерла слезы и ласково потрепала девочку по волосам. – Спи.
Женщина склонилась и поцеловала Анну Марию в лоб. У нее были влажные, немного шершавые губы. На секунду сделалось жутко от этого прикосновения. Немама мягко улыбнулась, напомнив ту, прежнюю маму, и тихо выскользнула из комнаты без единого звука.
Анна Мария долго прислушивалась к разговорам за стеной иногда прерываемым смехом и другими громкими звуками. Она больше не плакала, после поцелуя немамы ей стало удивительно все равно. Не спокойно и уверенно, просто равнодушно. Вскоре сон сморил пятилетнюю девочку.
Руки истрепали лист до мелких лоскутков. Нырнув в воспоминание, Анна Мария по детской еще привычке вытягивала из листа плотные жилки, образующие его каркас, и механически обрывала остатки коричнево-рыжеватой лиственной плоти. Несколько таких обрывков упало в чашку, оставленную на полу.
Анна Мария отбросила в сторону скелетик. Подняла чашку и быстрым движением выплеснула за перила остывший чай. Квадратные плитки дорожки расцвели бледно-красной кляксой, но вскоре подбирающаяся из леса за рекой густая темнота поглотила цвета. Стало совсем холодно. Только теперь Анна Мария заметила, что ноги у нее давно озябли, а пальцы рук покраснели. Бросив последний взгляд на реку, почти невидную в ночи, она повела плечами и ушла в дом, обещав себе не оглядываться. Звон разбившейся чашки стал неожиданностью. Перила, на которых она стояла, были достаточно широки, чтоб там уместилось и блюдце. Анна Мария стиснула руки в кулаки, удержавшись от того, чтоб оглянуться. Просто разбитая посуда. У нее целая коллекция такой, восстановленной в кинцуги.
Она продолжала ступать по плиточному полу, который после улицы казался ей теплым, но каждый шаг давался все труднее. Словно ветер мешал идти вперед. Через несколько шагов Анна Мария остановилась, почувствовав, что ей стало тяжело дышать. Резко обернулась и полоснула злым взглядом по темноте, залегшей снаружи. Среди густой чернильной мглы мелькнуло что-то белое и скрылось. Отпрянуло, как показалось ей, удивленное злостью, жившей в глубине ее глаз.
– Ну и пусть, – вслух сказала Анна Мария сама себе.
Ее слова пробудили дом, будто замерший в ожидании, чем завершится встреча новой обитательницы и старого «вокруг». Внезапно оживились прежде глухие звуки. Тиканье часов в холле, глухое урчание работающей посудомоечной машины, механическое потрескивание искусственного камина у стены. Дом вздохнул, признав маленькую победу Анны Марии над молчаливой темнотой за окнами.
Темноты, таившей в себе что-то или ничего.
***
Долгие, монотонные гудки в телефонной трубке тянулись, превращая секунды, необходимые оператору связи, чтобы соединить двух абонентов, в застывшее «никогда». Анна Мария пыталась вспомнить, сколько времени она не набирала этот номер, но мысль ее каждый раз перескакивала на что-то другое. Погоду на Апеннинском полуострове, демографические проблемы Конго, прекрасные фотографии Доломитов. Картинки в голове сменяли одна другую. Калейдоскоп изображений поворачивался все быстрее и быстрее, словно ребенок, что держал его в руках, начинал злиться из-за невозможности удержать картинку, сделать ее статичной. Анна Мария начала злиться вместе с этим ребенком и пропустила тот момент, когда гудки из «никогда» превратились в нейтральное «Алло» и последовавшую за ним каплю тишины.
– Мама? – Анна Мария испытала приступ огромной растерянности.
Собеседница ее издала странный звук: нечто среднее между вздохом и фырканьем.
– Здравствуй, Амария.
– Здравствуй, – собственный голос звучал приглушенно, будто она говорила через повязку.
Молчание.
Женщина, которой она позвонила, та, которую она, возможно, по привычке, продолжала считать своей матерью, не стремилась вовлекаться в беседу. Много лет Анна Мария сомневалась, не привиделся ли ей тот рождественский разговор, и много лет не решалась спросить прямо. Образ матери, живущий в памяти, остро резонировал с тем, что встречал ее в реальности. Мать, или та кто ее заменил, не была с ней груба или жестока. Она просто – не была с ней. Не вовлекалась в жизнь растущей девочки, не разрешала возникающие внутренние конфликты, не оказывала ни давления, ни поддержки. В конфликтах дочери с отцом всегда придерживалась нейтральной стороны, которая казалась Анне Марии безразличием. Она словно смотрела со стороны, через незримую стену, отделяющую от нее их с отцом: простых, вспыльчивых и искренних.
