Ника Амур - Хозяин, наследник и я

Я рожаю в провинциальном роддоме с облезлой штукатуркой и минимум оборудования. Отношение у персонала к девятнадцатилетней девчонке, забеременевшей сразу после выпуска из интерната, соответствующее. Никому я здесь не нужна и неинтересна. На улицу не выбросили и ладно.

Роды проходят тяжело. Я мало что запоминаю. Только боль и желание, чтобы все поскорее закончилось.

Я не хотела этого ребёнка. Он был зачат против моей воли. Но вот он рождается, я слышу его первый плач, и что-то во мне замыкает. Мое! – как прострел во всем теле. Гормоны, инстинкты… называйте, как хотите, но я вдруг ощущаю такую всепоглощающую любовь, аж страшно становится от силы этих эмоций.

Сразу после этого я отключаюсь. Прихожу в себя уже в палате, с нетерпением ожидая, когда принесут малыша. Я ведь даже пола его не знаю! Не было у девчонки из интерната денег на УЗИ. И теперь сгораю от любопытства, кто у меня – мальчик или девочка?

Еще же имя надо! Я совсем не думала над этим, но сейчас перебираю в уме любимые имена. Если девочка, назову Машенькой. Если мальчик – Даней.

Соседкам по палате приносят малышей, чтобы те их покормили. Каждый раз, когда нянечка появляется с младенцем на руках, у меня замирает сердце. Мой? Но нет, ребенка снова проносят мимо.

В конце концов, не выдерживаю. Подкарауливаю нянечку на выходе из палаты и спрашиваю напрямик:

— Когда мне принесут ребенка?

Безумно хочется на него взглянуть. Не видела же ни разу.

— Отказников не приносят, — бросает она на ходу.

— Как это? — не понимаю.

— Ох, горе ты мое луковое, — вздыхает нянечка, явно жалея меня. — Ты ж подписала отказ от ребенка. Вот и все, не твой он больше. Со дня на день опека заберет, а там на усыновление.

Она говорит, а я не улавливаю смысл. Как подписала? Когда? Не помню такого!

— Ничего я не подписывала! — выдыхаю резко.

Нянечка пожимает плечами:

— Говорю, что знаю. Если что не так, к главврачу иди, разбирайся.

И я иду. Нет, я бегу! Плевать на слабость и боль внизу живота. Сердце колотится – вот-вот пробьет грудную клетку. Что вообще происходит? Неужели я в бреду… Нет! Не может этого быть.

Я бы не отказалась от своего ребенка. Я сама отказная, знаю, каково это – жить в интернате. У меня фамилия Придорожная, потому что меня нашли на обочине. Вот такой юмор у органов опеки.

Влетаю в кабинет без стука. Секретарша пытается меня остановить, но куда ей, в интернате и не с такими имела дело. Я просто отталкиваю ее с пути.

Главврач на месте – мужчина средних лет, в очках, с виду приличный. Сидит за столом, заполняет бумажки. Вскидывает голову на шум, и я выпаливаю сходу:

— Где мой ребенок?

— Ваша фамилия? — уточняет он.

Надо же, спокойный какой. Видимо, привык к мамочкам, у которых гормоны шалят.

— Анастасия Придорожная, — выдыхаю и замираю в ожидании ответа.

Главврач роется в бумажках. Мучительно долго. Наконец, находит нужную, внимательно просматривает и отвечает:

— Вот отказ от ребенка, подписанный вашей рукой.

Он демонстрирует мне бумажку. Я вглядываюсь в подпись. Не моя она. Похожа, но не моя. Кто-то подделал и довольно неумело.

— Я это не подписывала, — трясу головой. — Верните мне ребенка.

— Присядь, милая, — главврач переходит на «ты» и указывает мне на стул, второй рукой машет секретарше. Мол, иди, я сам разберусь.

Я опускаюсь на стул, ноги, в самом деле, не держат. Секретарша уходит, и мы остаемся наедине.

— Сколько тебе лет? Девятнадцать? Ты ж девчонка еще совсем. Работы нет, своего жилья нет. Оно тебе надо? — главврач говорит со мной, как с дурочкой. — Какое будущее ждет ребенка с тобой, а? Нищенское! А мы отдадим его в хорошую семью, обеспеченную, приличную. Он получит образование, ни в чем не будет нуждаться.

— Он? — тупо переспрашиваю. — У меня сын?

Главврач вздыхает и нехотя кивает.

— Отдайте, — настаиваю. — Или я буду жаловаться.

— Да кому? — хмыкает он. — Полиции? Так я уважаемый человек, а ты – девка из интерната. Кому поверят?

Я вдруг понимаю – у них здесь все схвачено. Полиция, опека – все в деле и наверняка получают откаты. Правды не добиться. Если хочу вернуть сына, надо действовать иначе. Пойду напролом – проиграю.

Я опускаю голову, вроде как смиряясь.

— Вот и умница, — хвалит главврач. — А теперь возвращайся в палату. Завтра тебя выпишут, пойдешь домой и заживешь, как прежде. А детей еще нарожаешь, какие твои годы.

Язык чешется спросить – сколько ему за моего Даню заплатили? Но я лишь стискиваю зубы и молча покидаю кабинет. Я своего сына не отдам. Выясню, в какой дом малютки его отдадут и сделаю все, чтобы вернуть себе ребенка.

Перед каждым выпуском в наш женский интернат наведываются меценаты. Все исключительно мужчины. Дураку понятно, для чего. Выбирают себе будущую любовницу. А что, хороший вариант. Интернатовская за дорогие подарки с руки есть будет, непривычные мы к роскоши. А девушек красивых у нас хватает. Вот так и подрабатывает директриса себе на безбедную старость.

Конечно, продаются не все, только по желанию. И со стороны все выглядит прилично. Выпускницы дают для меценатов концерт. Кто играет, кто танцует. Я вот в хоре пою.

Меценаты сидят в актовом зале, смотрят концерт и выбирают себе приглянувшуюся девушку. Говорят, если двое или трое выбрали одну, то за нее устраивают торги. Но это уже за закрытыми дверями кабинета директрисы, нас туда не пускают.

Многие девушки готовятся к концерту – красятся, делают прически, надевают лучшее. Они хотят, чтобы их купили. Ведь это так удобно – сразу по выходу из интерната будет, где жить, и деньг дадут, работать не придется. Но мне такой вариант не подходит. Не хочу быть подстилкой.

Таких, как я немного, но они есть. На нас ставят метку – значок в форме знака «стоп» на одежде. Мол, простите, мы не продаемся.

Занимая свое место в первом ряду хора, я была уверена, что значок оградит меня от посягательств. В итоге почти не нервничала.

За миг до того, как занавеси разъехались в стороны, директриса предупредила:

— К нам заглянул особый гость. Будьте умницами, выступите на пять с плюсом.

С шорохом открылись занавеси, меня на миг ослепил свет софитов, но я привычно запела. Моя партия – ведущая. Все в интернате признают, что у меня талант, который надо развивать. Именно об этом я мечтаю – петь.

Мой чистый звонкий голос взлетает под потолок актового зала, и зрители притихают в немом восторге. Тогда я и ощущаю его впервые – чужой тяжелый взгляд. Он будто гранитной плитой придавливает меня к полу. Аж дыхание сбивается, и я немного фальшивлю, чего со мной не случалось уже очень давно. Благо другие девушки подхватывают песню и скрывают мой огрех.