…Я вошел в дом и отряхнулся у порога. У меня онемело лицо, шею холодил колючий снег. Щеки почти ничего не чувствовали, но лицо точно обволок теплый воздух светлой хижины. Навстречу вышел мужчина лет 65, высокий, широкоплечий, с улыбкой, пробивающейся сквозь завесу светлой бороды. На нем был теплый зеленый свитер с каким-то рисунком, который меня, признаюсь честно, мало интересовал. В руках мужчина держал алюминиевый чайник, старый, как сама жизнь.
– Привет, полярник! – воскликнул незнакомец, и улыбка расползлась еще шире. Голос у него был низкий, бархатистый, будто кто-то крошечный у него в животе изо всех сил кричал в рупор, и этот звук, отскакивая от стенок брюха, искаженным и ненатурально спокойным выходил на свободу.
– Проходи, как раз чайник ставлю, – сказал он и суетящейся походкой, совсем не соответствующей его крепкому телосложению, просеменил на кухню, спеша заварить чай.
Я сел в кресло рядом с зажженным камином, не раздеваясь. Хижина была слишком идеалистической, и меня она с первого взгляда начала раздражать, как и этот безжизненный снег за ледяным окном.
А из другой комнаты слышался голос старика, слишком довольный, чтобы убедить меня в его искренней радости.
"Глупый старикан", – усмехнулся я про себя. Он все болтал, говорил, кажется, о своей здесь жизни (хотя какая может быть жизнь в заснеженной пустыне, которую природа клюшкой для гольфа запулила в самый дальний и недружелюбный угол планеты), наверное, даже назвал свое имя:
– Я, кстати, М… – но дальше я пропустил, потому что слушать его болтовню больше не мог, это было невыносимо.
Я закрыл глаза. Тепло одинокой хижины убаюкивало, наталкивало на приятные воспоминания, когда меня еще не засунули в эту клоаку. Там у меня была жизнь. Непыльная работа, друзья, а эти дурацкие исследования вышибли меня из обычного течения моих беззаботных дней, моего серого города, купающегося в теплоте дымов, моего окружения (хотя я был счастлив, что с некоторыми людьми не придется поддерживать контакт, потому что один их вид вызывал у меня нервный тик). И вот, я на Севере. Ну, точнее на юге, конечно.
Я знал, что снаружи холодно, нет, не холодно в привычном понимании этого слова, а по-настоящему холодно, как во рту у бога ветров, чертовски холодно, как в венах у костлявой смерти.
Я чувствовал, что сон уводит меня за руку в место получше, чем это, и что тяжелая легкость дремоты вуалью накрывает мое отогревшееся лицо. Я видел дымкой, как на картинах Рублева, проступающее сновидение, отраженное от яркого света дома. В ушах зазвенела тишина, и даже безостановочная болтовня старика больше не тормошила слух.
Вдруг в нос ударил резкий запах, и я очнулся, как очухиваются от потери сознания, когда им в лицо тычут баночкой с нашатырем.
– Чай будешь? – спросил бородач, все еще улыбаясь и протягивая мне кружку дымящейся жидкости с дурным запахом.
– Пахнет как не-чай, – скривился я, – Вы его из чего делаете?
– Ну, всего понемногу, имбирь там, лимон… Вкус необычный, зато бодрит и отогревает.
Я поставил чашку, все-таки всунутую мне стариком, на столик рядом с креслом. Мужчина отпил из своей кружки и уставился на меня голубыми, будто вода подо льдом, глазами, испещренными белыми зигзагами снега. Смотрел он долго, сверкая желтоватыми зубами… В комнате повисло неловкое молчание, во всяком случае, мне было неловко.
– Вы что, никогда людей не видели? – прервал я тишину, глотающим звуки вакуумом заполонившую воздух.
– Давно… никого не встречал, – протянул старик, опустив глаза, – Не часто, знаешь ли, сюда соседи заглядывают.
– Где остальные?
– На станции, работают. Станция далеко…
Мы снова замолчали. Я не знал, о чем с ним говорить, а он, кажется, уже наговорился.
– Откуда будешь? – неисчерпаемый источник слов! – Занесла нелегкая, а, молодец?
Он, кажется, мне подмигнул. Хотя я старался не смотреть в его лицо, вдруг поймет, что разговор не клеится, и отстанет.
– Я вот уж и не помню! – не унимался старик. – Ну, нет, родину-то я, конечно, помню, а вот свою жизнь без Севера – нет…
Он вновь засуетился, заходил по комнате, этот великан с подозрительно добрыми глазами.
– Как тебе здесь? Нравится? – вдруг спросил он, остановившись.
– Если только снег и холод могут нравиться, – фыркнул я.
– Зря ты так, Север любить надо. Иначе он проглотит тебя, заметет снежной бурей. И даже Гесна тебя не спасет.
– Гесна? Что за имя такое, Гесна? С чего бы ей меня спасать?
– Ты что, никогда не слышал легенду о детях Севера?
Я покачал головой. Кажется, я сам давал старику повод поболтать, но мне все-таки стало интересно. Я всегда любил сказки и легенды.
– Гесна, да… Царевна Гесна. Я расскажу тебе эту историю.
* * *
Когда-то, давным-давно, на Севере было государство, сильное и процветающее. Название его уж века как утеряно, да все и называли его просто Север. Северяне были народ свободный, как ветер, и такой же могучий. А царем Севера был Мороз, грозный, но справедливый государь. У него было немного детей: двое сыновей, Солнце и Буран, и средняя дочь, которую звали Гесна. Она была прекрасна, как луна, освещающая застывшее в темноте небо, как холодный снегопад, стеной вырастающий в воздухе. Волосы царевны сверкали золотом солнца, отражающимся от серебряных снежинок. Ее бездонные голубые, как у всей семьи, глаза часто заволакивались дымкой, когда она размышляла о чем-то своем, читая книгу…
Гесна знала, как вести себя с гостями, всегда находила верное решение. Все те, кто останавливался во дворце, были восхищены ее необыкновенной красотой. Девушка была высока и стройна. Молодая царевна носила белые платья, легкие, как хлопья снега на ветру. Ее грация была подобна самой природе: спокойная и такая же естественная. Гесна редко смеялась, поражая своей серьезностью и начитанностью ученых мужей со всего света. Однако же у нее была прекрасная улыбка – искренняя и нежная, как сердце матери.
Девушка хорошо играла на пианино – ей всегда нравились его звуки, его сонные ледяные мелодии и веселые ручейковые трели. Гесна великолепно танцевала, кружась в северном ветре ледяных вершин, поднимающихся до самого неба, в стеклянных торнадо бурана, холодного и нежного.
Танцевать Гесну научила мать… Женщина из племени Ветров. Никого на свете царь не любил так сильно, как ее… Никто на всем Севере не мог сравниться с царицей статью и умом. Да только вот женщина эта была из племени Ветров. От нее Гесна унаследовала смелость и милосердие, Солнце – вольность и доброту, а Буран – жестокость, самую сильную, что течет в жилах лишь воинов, и самое преданное сердце. А потом царица растаяла в воздухе, словно ее никогда и не было, потому что Ветер всегда гуляет сам по себе.
