У кота была кличка Тузик. Тузик, что за дурацкая кличка для кота?
Тузик – это шавка, дворовый дворянин, хвост бубликом, в репьях. А тут – кот! Ну, Васька, Барсик… Маркиз, наконец! На Маркиза кот – мордатый, пушистый, брутально-надменный – вполне тянул.
Но был Тузиком.
Его хозяин, потрёпанный алкаш Алексеич, год назад подобрал кота у помойки. Тогда этот писклявый мокрый потенциальный котячий трупик издавал прощальные звуки, почти смирясь, что с этой реинкарнацией не задалось. Но алкаш Алексеич, посланник кошачьего Кришны, изменил ход вещей. Не специально, конечно, но что в этой жизни происходит специально? Всё каким-то случаем. И вот тут случай и горящие трубы привели Алексеича на помойку.
Из окрестных зажравшихся квартир туда регулярно выкидывали что-нибудь пригодное. Алексеич это пригодное подбирал, оттирал и менял на пузырь у бабы Ляксандровны. А та тащила «секонд хенд» на пригородную барахолку, где получала свой торговый барыш. И этот помоечно-пузырьный бизнес алкаша Алексеича процветал достаточно, чтобы ему жить свободно.
Свободно от работы, от зарплаты, частично – от мебели и полностью от жены Нинки, которая ушла от его запоев пять лет назад, сказав, если перевести с матерного, что-то вроде «Живи, как хочешь, живи с кем хочешь. Меня – задолбал». Один он жил. Один.
Алкаш Алексеич наткнулся на котёнка случайно. Потянул из мусорки затейливую балясину, почти целую полку для кухни. Зацепил пакет с принтами конопли, котёнок оттуда и вывалился, пискнув, почти издыхая.
– О, ё! – притормозил изыскательский пыл алкаш Алексеич. – Кота, что ли, выбросили? И кто эта гнида?
Балясина не раскололась. Котёнок тоже – глаза он открыл только вчера, и гниду не разглядел совершенно. Вчера открыл, сегодня – закрывались.
– Э, э, ты тут что, прижмуриться, что ли, решил? – всполошился алкаш Алексеич.
Подобрал полудохлика в шершавую, но тёплую ладонь. Прикрыл второю. – Пошли ко мне, пока не подох.
Кот не подох. Он удивительно быстро оклемался. И даже смог лакать молоко из пепельницы, которую алкаш Алексеич приспособил вместо блюдечка. Пепельница была плоская, как маленькая тарелочка, молока туда помещалось пара чайных ложек. Но мелкому найдёнышу этого хватило, чтобы напиться. А после свернуться в тапке Алексеича и заурчать.
– Ну ты, блин, козырный! – крутил башкой Алексеич, наливая себе водки в гранёный стакан. И молока, и водки одолжила Ляксандровна, в честь будущих поставок и войдя в положение. Не один же мужик теперь – с дитём, пусть и кошачьим.
– Ну ты козырный туз! Хотя мелкий для туза… Тузик!
До Туза котейка дорос меньше чем за год. Он, как и алкаш Алексеич, навиртуозился промышлять по помойкам. На объедках от зажравшихся соседей нажрал себе солидную морду. В боях с дворовыми котами – кастраты в счёт не шли – заработал авторитет и право Алексеичу на алиментных котят почти от каждой окрестной кошки.
И при этом так и остался Тузиком.
Что, впрочем, никому не мешало.
Ни Алексеичу, который был счастлив в их мужской компании. Ни коту, который проживал свою реинкарнацию полной мерой и в кайф.
Спина чесалась зверски. Семёнов украдкой поскребся о спинку стула, – чесаться при всех было неловко, – но зуд выше лопаток только усилился.
– Семёнов, вопросы? – изогнула бровь Мадам.
– Нет, нет, всё понятно, – затряс головой Семёнов, обмирая под ироничным взглядом начальницы. Покосился на менеджера Леночку и независимо расправил плечи.
– Не, ну совсем бабка рехнулась, – глубокомысленно выпускал дым полчаса спустя Вовка Ивелев. – Такой заказ, да исполнить за неделю – анреал, отвечаю! Может, она уже того, в деменцию съезжает?
Вовка собрал губки бантиком, изображая Мадам:
– Здрасьте, доктор Альцгеймер, я Любовь Анатольевна… эээ… вроде бы Тарасова…
– Не похоже, – дотянулся до лопатки Семёнов и с наслаждением поскрёб.
– Семёныч, а ты чего чухаешься? – задето спросил Ивелев. – На чужом матрасе вошек подцепил?
– Да вот не знаю… Неделю как-то плечи тянуло, а теперь зудит, сил нет!
– К дерматологу сходи. К дерматовенерологу, а то, мало ли.
– Да иди ты, – почесался Семёнов. – Не было ничего. Может, аллергия…
Дерматолог-венеролог, пожилая тучная дама с плечами чемпиона по греко-римской борьбе, была немногословна.
– С этим к хирургу, – ткнула она пальцем в место зуда, отчего Семёнов подпрыгнул и почти заорал. Было чувствительно. – И к онкологу. Тут уплотнения, похоже на новообразования.
– Странные изменения в верхней части лопаток, – озадаченно рассматривал рентгеновский снимок молодой, но предельно деловитый хирург. – Явно новообразование, но это не опухоль…
– У меня рак? – обмер Семёнов.
– Опухоль даёт картину на мягких тканях, а у вас тут костная, – поправил хирург очки в тонкой стильной оправе. – Знаете, будто рожки режутся.
– На спине? – ошалел Семёнов.
– Точно! – просиял хирург. – Будто режутся крылышки!
– Зачем? – окончательно растерялся Семёнов.
– В природе много необъяснимого, – сказал хирург, всматриваясь в снимок. – Режем, оставляем?
– Чего? – непонимающе почесался Семёнов.
– Крылья ваши.
Хирург отложил рентгеновский снимок и опять поправил очки.
– Я бы рекомендовал оставить. И понаблюдать.
– За мной? – испугался Семёнов.
– За атавизмом. Удалить всегда успеем. А вот увидеть, что вырастет…
– Да что там… Да зачем оно мне… – всполошился Семёнов. Слово «атавизм» рифмовалось в его голове с «идиотизмом».
Он почесал спину о спинку стула и решительно выпрямился: