Часы пробили полночь, когда раздался звонок в дверь. Хотя мне показалось, что уже рассветало. Окна светились молочным светом, как в конце мая, когда белые ночи мешают спать. Этот свет исходил от тихо падающего снега. Под его нежное, монотонное шуршанье хорошо сидеть где-нибудь на даче, у камина, с книжкой в одной руке и стаканом глинтвейна или вина в другой, лениво потягивая горячий терпкий напиток. Трель звонка прозвучала отчётливо, но никто не проснулся. Вдруг дверь комнаты скрипнула. Мурашки скользнули по коже. Я уже хотела было разбудить мирно похрапывавшего Максима, как услышала удивлённое мяуканье. Выгнув свою фиолетовую в этом призрачном свете спинку, кошка сверкала глазами. Значит, тоже слышала звонок.
Пожалуй, нужно подойти к двери и посмотреть в глазок. Скорее всего, бомж или накурившийся подросток – нажал на звонок, напакостил и убежал.
В мутной выпуклости дверного глазка, как в кривом зеркале, вытянулось странное существо – девушка в шляпке и платье. Но ведь сейчас зима – как же она не замёрзла? Может быть, у соседей вечеринка и барышня, выпив слишком много шампанского, утратила реальное ощущение времени и пространства?
Дверные замки пронзительно пели и щёлкали, пока я пыталась с ними справиться. Но никто не проснулся. Странное существо в бальном платье улыбнулось и вошло. Кошка, ощетинившись, зашипела. Атласные туфельки девушки были совершенно сухими.
– Ты не сердишься, что я так поздно? – спросила она, снимая шляпу. – Мне хотелось танцевать до утра, но я подумала, что ты будешь очень волноваться, и ушла раньше.
Чёрные густые локоны рассыпались по спине до самых ягодиц – очаровательных, красиво вылепленных, подчёркнутых платьем.
– Кто ты? – не выдержала я. – По какому праву ты врываешься ночью в наш дом? Как я объясню это мужу и свекрови?
– Никаких проблем, – улыбнулась она, чуть раздвинув губы. – Скажешь, что я твоя родственница. Неожиданно приехала ночью. Мало ли иногородних родственников сваливаются на голову своим близким? Ну, согласись! Пусть они будут недовольны, но это только сначала. Потом они меня полюбят.
Я была в полной растерянности. Терпеть не могу всяких родственников, сваливающихся на голову, когда им вздумается. И моей свекрови это тоже не очень понравится. Но девушка смотрела на меня своими сапфировыми глазами, и я не могла сказать «нет».
Она легко пересекла холл, направляясь к спальне.
– Подожди, – испугалась я. – Ты разбудишь кого-нибудь.
Она обернулась:
– Не волнуйся. Сегодня все очень крепко спят.
Её нежные, холодные пальцы обхватили моё запястье, и странная дрожь промчалась по моему телу.
– Поцелуй меня, – прошептала она. – Ну, скорее же.
Странно, но меня не удивила эта просьба. Я поцеловала её в трепетные веки, прикрывшие засыпающие глаза. Откуда взялась во мне эта нежность? Никогда и никого я не целовала так…
– О, как хорошо ты целуешь, – тихо сказала она. – Я когда-нибудь отплачу тебе тем же. Ещё не время.
Она обвила прохладными тонкими руками мою шею, и я до сих пор помню прикосновение этих рук.
– В тебе много нежности, и ты очень одинока. Но теперь мы сможем любить друг друга, и тебе станет легче.
Она повернулась ко мне спиной и попросила расстегнуть молнию. Платье было воздушное, с рюшами и воланами – в таких танцевали барышни девятнадцатого века. Но что-то в нём было не так. Когда девушка шла, её длинные атласные ноги обнажались почти до бедра. Этот разрез казался очень неожиданным. Она выглядела то невинной, как ангел, то возбуждающе сексуальной, как куртизанка.
– Ты рассмотришь меня потом, у тебя ещё будет время, – улыбаясь своей смутной улыбкой, сказала она. – А сейчас – спать, спать, спать…
Я повела её в маленькую спальню, которую мы собирались переоборудовать под библиотеку.
– Там такой бардак, – извинилась я. – Мы всерьёз не занимались этой комнатой и редко делаем там уборку.
– Ничего, – ответила она. – Скоро придётся ею заняться, но вряд ли там будет библиотека.
Я смотрела на неё, и опять мне казалось, что я её давно знаю, и странное чувство близости с нею снова обдавало приятной тёплой волной. Мне хотелось обнять это существо, ласкать, даже снять с неё атласную туфельку и поцеловать эту изящную ножку. Никогда и ничего подобного я не испытывала. Я не из тех, кто чмокает всех подряд. Я даже родителей редко целую.
– Здесь вполне уютно, – сказала она, вытянувшись на кушетке, – только пыльно. Не уходи, посиди со мной. Расскажи что-нибудь.
И снова обхватила изящными ледяными пальчиками моё запястье. Я присела на край кушетки, мне и не хотелось уходить.
– Что же я могу тебе рассказать? Разве тебе интересна моя жизнь?
– Очень, – заверила она. Ты даже не представляешь, как очень.
Странная была у неё улыбка, смутная. Она лишь слегка раздвигала губы – вроде бы улыбалась, а вроде бы и нет. Где-то я видела эту улыбку, причём много раз. Очень знакомая улыбка.
Я пыталась вспомнить, но ничего не получалось. И эта удивительно знакомая линия подбородка – округлая, мягкая.
Мне захотелось прикоснуться к прекрасному и загадочному лицу, и я это сделала. Я просто изнемогала от нежности. И в ответ она протянула к моему лицу ладони.
– Ты, наверное, очень много страдала, – сказала она. – У тебя прекрасное лицо, но на нём рубцы.
Своими невесомыми пальчиками она попыталась разгладить морщины, очертившие мои щёки – жестокие отметины времени и страстей.
– Скоро всё будет по-другому, ты научишься наконец смеяться и радоваться, – пообещала девушка и закрыла глаза. – Прости, я очень хочу спать. Поговорим завтра.
– Да, но что же я всё-таки скажу людям? Кто ты, откуда? – опомнилась я.
– Ничего не говори, – пробормотала она, засыпая. – Я сама.
Она засыпала, держась за моё запястье, а я тихо сидела рядом, боясь её потревожить её. Наконец пальцы разжались, и дыхание стало ровным. Теперь я могла рассматривать её сколько угодно – уличные огни хорошо освещали лицо незнакомки. Но странное волнение, почти ужас охватили меня, и я почувствовала, что не могу, боюсь смотреть на неё. Что-то очень необычное было в этой спящей девушке. Её красивая головка, упавшая на ладошку, должна была отбрасывать на стену чёткую тень – так падал свет. Но даже намёка на эту тень не было. Бежать, скорее бежать отсюда. Возможно, утром всё будет по-другому. День разрушает то, что создаёт ночь…
Ощущение озноба не проходило. Максим тихо похрапывал, уткнувшись в подушку. Включив обогреватель, я немного согрелась, успокоилась и не заметила, как уснула.
Очнулась же от какого-то странного обжигающего тепла и потрескивания. Где-то звучала музыка. Дверь комнаты была распахнута настежь, и холл, громадный и просторный, продолжал её. Мебели почему-то в холле не было. На полу стояли десятки свечей в тяжёлых бронзовых подсвечниках.
