Моё детство прошло на берегах седого Иртыша. И это было настоящее детство – с содранными коленями, с цыпками, с облупленным от жаркого солнца носом. Я благодарен судьбе за то, что не было у нас тогда, в 50-6-е годы прошлого века, ни видеоприставок, ни компьютеров, ни даже телевизоров, и дни нашего счастливого детства проходили в тесном единении с природой, очень живописной в пойме Иртыша.
Нас ничто не держало дома (ну разве что некоторые обязанности по оказанию помощи родителям в ведении домашнего хозяйства), и мы часами, до посинения, могли купаться в его теплых водах, удить чебачков и с гордостью нести домой бидончики с этой мелкой рыбешкой. А мама их потом терпеливо чистила и жарила на сковороде, и восхитительный запах жареных чебаков вырывался из дома наружу и гармонично вплетался в палитру других сельских запахов.
О, я их до сих пор помню, эти запахи моего села, бывшего казачьего прииртышского форпоста Пятерыжск: теплого парного молока, свежескошенной луговой травы, дыма сжигаемой в огородах ботвы, кипящей в белоснежному цвету черемухи, горечь степной полыни, благоухание доспевающей алой земляники и щекочущий ноздри аромат влажных груздей…
Но, конечно, не только в забавах протекало наше сельское детство. Мы с малых лет понимали глубинную суть поговорки «Без труда не вынешь рыбку из пруда», и как могли помогали родителям создавать семейное благополучие. Убирались в сараях, задавали корм домашним животным, копали огород и поливали грядки.
Ну а после трудов праведных наслаждались заслуженным отдыхом. И он, конечно же, был очень активный – на сельских улицах, на природе. Не обходилось при этом без всякого рода приключений. Все это нашло свое отражение в сборнике моих рассказов, которые, как мне кажется, учат детей добру, любви к природе и братьям нашим меньшим, послушанию и трудолюбию – качествам, без которых немыслимо формирование личности.
В конце 50-х, осенью, мои родители почему-то сорвались с места – мы тогда только начали обживаться в Казахстане, да, видать не совсем удачно, – и уехали на северный Урал, в Краснотурьинск.
Там жили наши родственники, причем папин двоюродный брат был женат на маминой старшей сестре. У них была просторная трехкомнатная квартира в двухэтажном каменном доме сталинской постройки, в которой они нас временно и приютили. Помню, что их там самих было четверо (родители и две дочери, мои кузины), да нас столько же – у меня был еще и младший брат. Но жили, что называется, хоть и в тесноте, да не в обиде.
Приближался новый, 1959-й год. Не знаю, откуда я знал про новогоднюю елку – в своей деревенской школе на ней еще не успел побывать, потому что только начал учиться в первом классе, а здесь, в Краснотурьинске, меня в школу почему-то не устроили, так что мне была уготована участь второгодника поневоле, – но вот знал, и все тут. Скорее всего, из запавших в детскую мечтательную душу картинок букваря.
Побывать на елке в городской школе, в отличие от моих сестренок, мне не светило. Но, может, хотя бы дома наши общие родители поставят красавицу-елку и украсят ее, как полагается, всякими блестящими и разноцветными игрушками?
– Нет, – говорили мне взрослые. – Зачем? Не до елки нам. Да и никогда не ставили ее.
Я не находил поддержки ни у своих папы и мамы, приходивших с работы усталыми и раздраженными, ни у родителей кузин, тоже замороченных своими взрослыми делами. И я загрустил. Уж очень хотелось мне похороводиться вокруг разукрашенной елки со своими сестренками. А детская мечта, если кто помнит, она практически неотвязная.
Но где ее взять, эту елку, коль взрослые совершенно равнодушно отнеслись к моей идее-фикс и совершенно не горели желанием раздобыть лесную красавицу, а уж тем более взгромоздить ее посредине квартиры.
И тут я додумался, где можно раздобыть елку, причем самому. Дом наших родственников стоял почти на самой набережной водохранилища, образованного плотиной на небольшой реке Турья. А на той стороне замерзшей и заснеженной запруды, на расстоянии всего нескольких сот метров от нашего дома, на фоне белого снега четко зеленели островерхие ели. Точно такие, как на картинке в букваре, только без украшений. Дело оставалось за малым. То есть за мной.
Пока сестренки были в школе, мне разрешали гулять во дворе самому, потому что дома всегда находился кто-то из взрослых (они работали в разные смены), вот он-то и приглядывал за мной. И я заранее нашел в кладовке ножовку и припрятал ее под обувной шкафчик. А в один из последних декабрьских дней, уходя на очередную прогулку по двору, я прихватил инструмент с собой. Тогда дома «дежурил» дядя Карим, и к своим обязанностям он относился спустя рукава, считая, что парень я достаточно взрослый и сам смогу позаботиться о себе.
День этот был довольно стылый – как-никак, северный Урал, – и снег отчаянно скрипел под моими валенками, а мороз сразу принялся покусывать нос и щеки. Но это меня не пугало – я уже успел познакомиться с морозами в Казахстане, на Иртыше. И лишь поплотнее подвязал шарф, поглубже засунул руки в вязаные варежки, и, помахивая сверкающей на солнце ножовкой, бодро направился прямо к темнеющей за белым полотном замерзшего водохранилища зубчатой кайме хвойного леса.
Это белое снежное полотнище под разными углами пересекали несколько протоптанных тропинок, и по ним передвигались редкие фигурки людей – кто-то шел туда, к лесу, а кто-то уже и обратно, и можно было разглядеть, что они несут на своих плечах елки. Это меня вдохновило – значит, мой план вполне осуществимый!
Я спустился с набережной и, выбрав одну из кратчайших, на мой взгляд, тропинок, пошел на ту сторону водохранилища. Несмотря на морозный день, очень скоро мне стало даже жарко; весь заиндевелый от моего горячего дыхания шарф уже сполз с носа и болтался где-то на шее, ноги стали гудеть от усталости – в валенках, да еще на размер больше, на дальние расстояния передвигаться не так-то просто.
Наконец, я пересек водохранилище, поднялся, оскальзываясь, на невысокий берег. Лес с зеленеющими соснами и елями, был совсем рядом, метрах, может быть, в десяти-пятнадцати. Россыпь одиночных следов и узенькие колеи протоптанных в снегу тропинок указывали на то, что он очень активно посещается горожанами.
Вот прямо на меня вышел большой такой дяденька в телогрейке и шапке с опущенными ушами, в мохнатых унтах. Он валко шел по тропинке мне навстречу, дымя свисающей из уголка рта папиросой. На плече у него лежала пушистая елка.
Проходя мимо, он хмыкнул, критически осматривая меня:
