Расхлебяненная степь, распластанный орел в вылинявшем небе, маловодные Узени с синхронными изгибами их русел – природа сама написала герб заволжскому краю…
Ибрагимович шел по вагону осторожно, словно сам его раскачивал, как, вероятно, подумала, вытянув по – черепашьи голову из купе, возмущенная старушка в золотых очках. Он не стал ее переубеждать и посмотрел в окно, за которым, томясь под солнцем и до горизонта раскрыв рот, долизывал сухим языком оставшуюся в пруду воду заволжский край. И, видимо, в насмешку оставил рыбак на берегу удочку с заброшенной в него леской: мол, пробуй, чувак, возможно, ты поймаешь свою рыбку. Куда – то в прошлое убегала жухлая, покрытая пылью лесополоса. В ее разрывы бочком втиснулась степь, и над нею, в выгоревшем до белизны небе, парил орел, как же без него? Одинокий, хоть в небе, хоть на гербе, с одной головой или с двумя. Неожиданно орел сложил крылья и, сверкнув недобро глазом, ринулся вниз. Сейчас врежется в березку, та сжалась от страха в сторонке, заслонила ветками голову, приоткрыла белую ножку. И лишь вяз, философ здешней полупустыни, спокойно созерцал происходящее. Он был намного старше березки, полысел, сгорбился, но сохранил прочность и, если склонял ствол, то только к ней. Орел вылетел из – за лесополосы не один, в когтях у него трепыхался заяц. Ибрагимович усмехнулся: и он такой же заяц, петляющий в потоке пассажиров, ищущий призрачного счастья. Каждый проводник для него орел. Схватит за шиворот – и, вон, из поезда, на полном ходу, куда шляпа, куда сумка, в которой лежало самое ценное – дипломы давно закрытых учебных заведений, купленные у обнищавших преподавателей, и кем – то подаренное свидетельство об окончании ремесленного училища в пятидесятых годах прошлого столетия.
Не забудет он тамбовского волка в железнодорожной фуражке, который дал ему под зад на переезде, возможно, бывший футболист – до сих пор ноет копчик. Он сосчитал тогда до ближайшей станции шестнадцать тысяч шпал. Встречные тепловозы таращились на него фарами от удивления, хотя, скорее всего, от натуги.
Хорошо, где нас нет, только хищнику, сделал вывод Ибрагимович и уперся в мягкое тело женщины, середина которого закрывала всю ширину прохода. Он похлопал по неожиданной преграде рукой:
– Мадам, встаньте бочком, попробую протиснуться между вашими достоинствами и купе.
– Испугался моих достоинств? – повернулась женщина, и он обомлел: перед ним стояла ревизор со всеми знаками отличия, поэтому выпалил, не подумав:
– Нечем бояться, мадам. Переживания в былом остались.
– Мне кажется, еще не подсели твои аккумуляторы, джентльмен удачи, глаза подсвечивают.
– Так, из ресторана, подлил там щелочи. Иду в свой вагон, десятый, – ответил Ибрагимович, и сразу заныло под селезенкой: что он ляпнул, а если этот вагон десятый, его выбросят как ненужную вещь, снова будет чрезвычайная остановка.
– Ладно, протискивайся, и подфарники включи, не укушу, – улыбнулась она, видя, как растерялся этот красивый парень в ковбойской шляпе и желтых ботинках.
Он вобрал в себя живот до позвоночника и привидением прошмыгнул в проем между дородной ревизоршей и купе.
Ибрагимович решил пристроиться в общем вагоне, где проще затеряться, так как пассажиры в нем меняются постоянно. Сел на краешек полки, занятой двумя женщинами в одинаковых куртках. Обе щелкали семечками, выплевывая шелуху в кульки, свернутые из использованной школьной тетради. На одном из них вундеркинд написал: 13 – 4 = 8. Напротив, за столиком, сжимая зубами кончик карандаша, разгадывал кроссворд для начинающих парень, можно было подумать, из его тетради вырвали женщины листки. Вот он бросил на всех довольный взгляд, заерзал задним местом по полке и вписал буквы в клеточки кроссворда.
– Одно слово осталось неразгаданным, – сообщил он Ибрагимовичу.
– Какое? – буркнул тот.
– Сельскохозяйственное орудие, четыре буквы.
– Плуг.
– Правильно, первая буква «п», – обрадовался парень.
– А кем ты работаешь? – спросил Ибрагимович, и его губы скривились, когда он услышал:
– Трактористом.
– Понятно. А вы, дамочки, вероятно, доярки – все больше о коровах говорите?
– Мы сестры, раньше работали доярками, теперь – на своем подворье. В город сметану возим, иначе не проживешь.
– Как выручка?
– Спекулянтками обзывают, а что делать? Кормов зеленых нет, зерно дорогое, – изо рта говорящей вылетела семечка и, как нарочно, упала на нижнюю губу Ибрагимовича.
– Оригинальный поцелуй, – смахнул он семечку, кривясь. – А что, в колхозах не выращивают корма?
– Колхозов давно нет, а фермеры готовы три шкуры содрать, – женщина на всякий случай прикрыла рот рукой. – Траву на сено в посадках косим, а сколь ее соберешь – два три мешка, хоть и матрасных.
– А почему молоко не в Заволжск возите?
– Там мало жителей, тысяч двадцать осталось, вымирают люди.
– И уезжают, – добавил парень. – У нас мужики в основном в Москве работают, а бабы – на подворьях.
– В личных подсобных хозяйствах, значит?
– Не в подсобных, – возразил парень, – так раньше было. – Сейчас без них ба окочурились давно. В АО и у фермеров лишь часть людей занята, да и то летом.
– А деловому человеку, продукту перехода от социализма к капитализму, чем у вас в Заволжске или каком – нибудь селе заняться, только земледелием?
– Нечем, да и земля не вся пашется, – ответил парень.
– Поэтому ты и слово плуг забыл, – засмеялся Ибрагимович, – жаль, мне на юг надо, к морю, можно было бы остановиться у вас, попробовать развернуться.
– Тут вывертываешься наизнанку, да не получается, – вместе сказали женщины. При одинаковом укладе жизни, и мыслили они одинаково. – Всюду деньги, а их с пола не подымешь, никто не рассыпал.
– Сейчас нужны не вера, надежда и любовь, а инициатива, хватка, деловитость, иначе, кердык, – провел Ибрагимович ребром по горлу. – Вот я без денег еду на юг, автостопом по железке. Сажусь в общий вагон…
– И не выгоняют? – удивился тракторист.
– Выгоняют, разумеется, но я сажусь в другой поезд. Иначе как? Сами говорите, без денег и шага не ступишь, а сейчас я на мели. Обанкротился, вернее, прогорел на прежнем месте работы. В наши дни выгоднее всего банкирам да дилерам, посредникам то есть, или перекупщикам, спекулянтам, – посмотрел Ибрагимович лукаво на женщин. – А меня скоро снова депортируют, слышите, требуют предъявить билет? Надо пробираться к выходу, – поправил он на голове шляпу. – Не могу без шляпы, это мой имидж. Без денег, без дома, без работы могу, а без нее нет.
Ибрагимович казался элегантным. Из – под шляпы торчал перетянутый резинкой сноп волос, как литой сидел на нем голубой пиджак в полоску, серые брюки ниспадали к остроносым желтым ботинкам, на которых не хватало, казалось, только шпор.
