Когда я была маленькой, мама постоянно придумывала игры. «Кто дольше всех промолчит». «Съешь печенье как можно медленнее!» И многолетний наш фаворит, «Маршмэллоу», игра, в которой нужно было есть зефирки, натянув на себя дутую теплую куртку, чтобы не включать в доме отопление. Когда отключали электричество, мы играли в «Фонарик». Спокойным шагом мы никогда не ходили, а вечно бегали наперегонки. Пол практически всегда был «лавой». А подушки нужны были в первую очередь для того, чтобы строить крепости.
Самая долго продержавшаяся наша игра называлась «Есть у меня секрет». По мнению мамы, у каждого он должен был быть – хотя бы один. Иногда она угадывала мой. А иногда – нет. В эту игру мы играли каждую неделю, вплоть до моего пятнадцатилетия, пока один из маминых секретов не закончился больничной койкой.
А вскоре мама умерла.
– Твоя очередь, принцесса. – Хриплый голос вернул меня к реальности. – Я с тобой тут весь день сидеть не буду.
– Я тебе не принцесса, – возразила я и сделала ход конем. – Теперь ты ходи, дедуля.
Гарри хмуро посмотрел на меня. Сколько лет ему было, я не знала, и не имела ни малейшего понятия, как же так вышло, что он стал бездомным и поселился в парке, где мы теперь и играли с ним в шахматы каждое утро. Зато соперником он был сильным – уж это-то я знала наверняка.
– Страшный ты человек, – проворчал он, опустив взгляд на доску.
Всего три хода спустя я его разгромила.
– Шах и мат, Гарри! Сам знаешь, что это значит!
Он смерил меня мрачным взглядом.
– Что ты купишь мне поесть, а я не буду возражать.
Таковы были условия нашего долгосрочного пари. Если победа была за мной, то он не имел права отказаться от бесплатного угощения.
Во мне вспыхнул крошечный огонек злорадства.
– Здорово быть королевой, как ни крути!
* * *
В школу я успела, но чудом. Делать все впритык давно вошло у меня в привычку. С оценками получалась ровно та же история: я вечно ходила по краю, проверяя на собственном опыте, какой же объем минимальных усилий нужен, чтобы получить пятерку? Причиной была вовсе не лень, а практичность. Дополнительная смена на работе явно стоит того, чтобы получить за домашку 92 балла, а не 98.
Я сидела на уроке испанского и писала сочинение по английскому, когда меня вдруг вызвали к директору. Таким как я полагалось быть тише воды ниже травы. Таких как я не вызывали в директорский кабинет. Такие как я старались совершать как можно меньше промашек – а в моем случае их нельзя было допускать вовсе.
– Эйвери! – сказал мистер Альтман, директор школы, увидев меня на пороге. Голос у него был далеко не радушный. – Присаживайтесь.
Я села.
Он сцепил руки на столе и посмотрел на меня.
– Полагаю, вы догадываетесь, почему я вас вызвал.
Если речь пойдет вовсе не о еженедельной игре в покер, которую я устраивала на парковке, чтобы было на что покупать завтрак для Гарри – а иногда и самой себе, – то я понятия не имела, чем могла вызвать интерес администрации.
– Простите, но нет, не догадываюсь, – призналась я, приняв смиренный вид.
Мистер Альтман помолчал немного и протянул мне стопку бумаг, скрепленных степлером.
– Это тест по физике, который вы писали вчера.
– Ну да, – ответила я. Мистер Альтман явно ждал иного ответа, но у меня его не было. Я усиленно готовилась к этому тесту. И никак не могла написать его настолько плохо, чтобы меня вызвали в директорский кабинет.
– Мистер Йейтс проверил работы, Эйвери. Вы – единственная, кто правильно ответил на все вопросы.
– Здорово, – отозвалась я, хотя меня так и подмывало второй раз ответить ему «Ну да».
– Вовсе нет, юная леди. Дело в том, что мистер Йейтс специально составляет проверочные работы таким образом, чтобы их крайне сложно было выполнить. За двадцать лет еще никто не решал все задания правильно. Теперь понимаете, в чем проблема?
– В учителе, который придумывает до того сложные тесты, что большинство учеников не справляются? – съязвила я, не успев прикусить язык.
Мистер Альтман сощурился.
– Эйвери, вы хорошая ученица. Не побоюсь этого слова, блестящая, учитывая ваши обстоятельства. Вот только не припомню, чтобы вы раньше набирали максимальный балл.
Справедливое замечание. Так почему у меня вдруг такое чувство, будто меня ударили под дых?
– Я с большим сочувствием отношусь к вашей ситуации, – продолжил директор Альтман. – Но хочу, чтобы вы были со мной честны. – Он внимательно заглянул мне в глаза. – Вы знали, что мистер Йейтс хранит файлы с заданиями в облаке? – спросил он. Так, значит, он думает, что я схитрила. Он сидел за своим столом и не сводил с меня тяжелого взгляда, но, казалось, в упор не видел самой сути.
– Я хочу вам помочь, Эйвери. Вы прекрасно справляетесь, особенно в тех непростых условиях, с которыми вам пришлось столкнуться. Я бы очень не хотел, чтобы ваши планы на будущее, которые вы, вероятно, строите, потерпели крах.
– Планы, которые я, вероятно, строю? – повторила я. Носи я другую фамилию, будь мой отец дантистом, а мать – домохозяйкой, он вряд ли бы позволил себе такую формулировку.
– Я учусь в предпоследнем классе, – процедила я. – В следующем году я окончу школу с аттестатом, в котором будут проставлены баллы по меньшей мере за два семестра академической работы. По итогам экзаменов я смогу претендовать на стипендию и учебу в Университете Коннектикута, одном из лучших вузов в стране, где преподают актуарную науку.
Мистер Альтман нахмурился.
– Актуарную науку?
– Статистическую оценку рисков.
Из всех доступных направлений именно это эффективнее прочих помогло бы мне достичь совершенства в покере и математике. Кроме того, с таким образованием было проще всего устроиться на работу, о чем наглядно свидетельствовала общемировая статистика.
– Стало быть, вы у нас любите просчитывать риски, мисс Грэмбс?
