Чемодан был тяжеленный.
Женщина казалась хрупкой – рядом с этим величественным багажом. Стройная, юная, темноволосая, кареглазая, кокетливая, с точеной фигурой, трогательно изящная. Японка.
Вполне логично, что она сразу же тронула его сердце. С первого взгляда от нее как будто повеяло духом юности, теплым дыханием той ситуации, которую он уже однажды испытывал тридцать лет назад и которую не надеялся испытать вновь.
Что Он вообще-то делал здесь, в зале ожидания Орли? Он, Паскаль Лоренс, известный беллетрист, выдающийся лингвист, автор многочисленных романов и новелл, известных во всем мире, член Академии, а с другой стороны, член Комитета УЭА и многих других важных ассоциаций. Неизменно элегантный, разумеется; но на три четверти седой, и со взглядом, порой полным разочарования, порой снисходительным, что было результатом слишком большого жизненного опыта. Им тогда владел каприз; каприз, к которому примешивалась некоторая доля бесцельного одиночества, немного меланхолии, немного тоски по «чему-то новому».
Он находился с друзьями в офисе парижской Ассоциации, когда секретарь объявила:
– На днях прибудет несколько коллег из разных стран. Есть среди вас добровольцы, которые согласились бы принимать их у себя или выполнять роль гидов?
Фактически, она обращалась к молодым людям, которые больше подходили для этой миссии и были то ли самоотверженны, то ли счастливы получить возможность реализовать таким образом одну из целей изучения эсперанто. Он сам удивился своему голосу, когда услышал произнесенные им слова:
– Кого бы вы порекомендовали мне?
Даже секретарь удивилась:
– Господин Лоренс? Вы действительно хотите взять на себя роль чичероне?
– А почему бы нет? Я буду чувствовать себя моложе.
– Хорошо. Итак, у меня есть пара из Югославии, одна бразильянка, одна японка, один немец…
– Из самой далекой страны.
– Так значит японка?
– Решено.
В результате, в тот солнечный августовский день он дежурил в парижском аэропорту в ожидании госпожи Китаогитсуми из Иокогамы, почти сожалея о своем импульсивном решении («за каким чертом я потащусь на Эйфелеву башню, в Нотр-Дам, Версаль, Лувр или Сакре-Кер) и отмеряя своими шагами скептицизм вынужденного безделья.
Но когда появился хрупко-грациозный силуэт, он почувствовал, что как будто начал таять, благодаря постоянно обновляющемуся чуду эсперанто.
– Вот достойный любви человечек, к которому я бы никогда не имел никакого отношения, с которым я бы даже никогда не решился заговорить. Но благодаря эсперанто, она приезжает с обратной стороны планеты, как мне кажется, с единственной целью – чтобы я встретил ее. Единственную. Только я. Полностью доверившись мне. Чтобы я открыл ей парижский мир. Как будто под знаком зеленой судьбы.
С распирающим грудь сердцем он мысленно послал благодарность памяти Заменгофа.
– Добро пожаловать в Париж! … госпожа Китаогитсуми.
Такими были слова банального приветствия, которые стали началом невообразимого приключения Паскаля Лоренса и которые должны были характеризовать всю его оставшуюся жизнь. Когда он подхватил чудовищно пухлый чемодан, закрыл за Ней дверцу своего автомобиля, припаркованного поблизости, и включил мотор, он уже мчался в другом мире…
Она приехала не прямо из Иокогамы. Она только что побывала на конгрессе в Штутгарте и приехала в Париж, чтобы провести здесь четыре дня перед длительным путешествием по Европе в многонациональной среде эсперантистов. Это был грандиозный вояж в ее жизни: большой, первый и, возможно, неповторимый. На протяжении многих лет супруги Китаогитсуми откладывали деньги на этот проект. Все было обустроено, тщательно организовано, все билеты куплены, места зарезервированы, взносы за конгрессы уплачены, когда… жестокий приступ подагры атаковал беднягу-мужа Китаогитсуми.
Суровой стала и ситуация. Что делать? Все отменить? Это предложила она. Это отверг он. Великодушно он отменил свою поездку:
– Езжай одна. Моя болезнь причиняет не столько боли, сколько неудобств, и не так страшна. Воспользуйся запланированной возможностью, не раздумывая. Я побываю в Европе в другой раз. Да хранит тебя бог!
Так она пересекла половину земного шара, хранимая богом в отсутствии мужа, чтобы посетить разные страны, города, музеи, гастрономические заведения, дворцы, замки, церкви, театры, единомышленников и заседания – в таком огромном количестве, из которого нормальный человеческий мозг не мог бы запомнить и десятой доли.
Поэтому она тоже отдыхала в «Ягуаре», убаюкиваемая быстрой ездой, рядом с Паскалем Лоренсом. Преображенным Паскалем Лоренсом. Уже много лет его международные связи больше завязывались в среде уважаемых знаменитостей, не обязательно людей строгих нравов, но, в общем, слишком поглощенных в свои правила, чтобы заставлять биться сердце ради посторонних дел, или абсолютных спиритуалистов. Со своей юношеской поры он помнил и другие, более теплые чувства окружающих его людей, но это было во времена, если не забытые, то, по крайней мере, безвозвратно ушедшие.
А сегодня у него было задание повозить эту восхитительную восточную куколку, искоса рассматривая ее фарфоровые щечки, и приятную полуулыбку, и подвижные гагатовые зрачки, и маленькие ручки – все настолько волнующе экзотичное, несмотря на европейский крой костюма. Интересно, сколько ей лет? Тридцать? Тридцать пять? Она выглядела на двадцать пять. Он решился спросить:
– Как тебя зовут?
– Нэнси.
– Но это не японское имя!
– Нет! Моя мама была до некоторого снобизма американизированной, и она захотела назвать меня американским именем.
– Надо же! Но она отчасти ошибалась, потому что имя Нэнси было заимствовано американцами. На самом деле, так называлась столица французской провинции Лоррен. У тебя французское имя.
– Правда?
Она не рассмеялась. Но как будто послышалась протяжная трель, которая хрустальным звоном зазвучала в его ушах, как гимн радости, и переросла в его сознании (Бог знает какими путями) в финал Девятой симфонии Бетховена. Автомобиль мчался вперед.
*
Три дня пронеслись, как во сне.
Но во сне, наполненном движением, на фоне циклона. Вихрь, который смел все сознание, кроме чувственного, все мысли, кроме тех, которые присущи только что повзрослевшему человеку; Паскаль не чувствовал себя помолодевшим; он «был» молод. Ему казались черными его волосы, упругими его мускулы, острыми его рефлексы. Он беззаботно бегал на цыпочках, взбегал по лестнице через две ступеньки, забыл про неприятности ревматизма. Идеи лились нескончаемым потоком, но ясные и светлые, как майский рассвет. Он чувствовал себя поэтом и сочинял стихи; певцом – и пел; остроумным – и острил; эрудированным – и демонстрировал эрудицию; блестящим – и сиял.
