Комната убежища была заставлена койками и ящиками. В те, что повыше, вкручивались лампочки. Пазы для большинства из них пустовали, а отслужившие выбрасывались в перерабатывающий мусоропровод.
По утрам, мужчина разносил контейнеры по каютам и подключал к генератору в мастерской. Заканчивая работу, он усаживался на изъеденные клопами матрасы, чтобы передохнуть. Сегодня ему предстояло проверить целостность проводки и убедиться в отсутствии протечек в туннеле.
Он посадил ребенка на колени. Темные волосы, острый нос, поношенная тряпичная одежда… «Он и не мог быть моим».
– Ты не мой отец?
– Прости, что не сказал раньше.
– А как его звали?
Индикаторы на тумблерах генератора подавали тревожный знак. Желтоватый огонек бежал по дисплею, и мужчина раздумывал о причинах утечки энергии, поглаживая голову ребенка, когда мальчик переспросил громче.
– Кого?
– Моего отца.
Он едва сдержал хрип, проглатывая слюну.
– Помню… как я услышал – Лени, но это мог крикнуть кто угодно. Тогда… На побережье творились невообразимые вещи.
Мальчик досадно поглядел под ноги.
– Он… Утонул?
– Мы не знаем наверняка, – ответил уклончиво мужчина, – когда мне подали сверток с тобой, его скрепляла ленточка из изысканной вышивки.
Мужчина порылся на верхней полке, откуда мальчик накануне вытянул карту.
– Погляди.
Детская рука ощупала хрустящую и эластичную повязку.
– Это могли быть и слуги. Ткань, в которую тебя завернули я видел лишь раз – на коронации в Часовой Крепости.
– Как ты попал туда?
«Удалось отвлечь его!» – обрадовался он на мгновение, ощущая приятное облегчение.
– Устроился служкой в святилище. Носильщиком воды для омовений тела предшественника. Черные Ножи уложили его прямиком на приеме, – мужчина отвернулся, и, согнувшись, начал штопать подошву.
– Я был обязан супруге его милости… Когда он выходил из кареты, его жена заметила мою беременную мать. Обыкновенно, нищенок выгоняли в пригород, но она приглянулась ей ярко алыми волосами, выделяясь из толпы. Жена отвела его от свиты, они пошептались, и ей уделили комнату при императорском дворе. Ходила новость, что он подобрел, как женился на дочери Долины Полых Холмов. Она благотворно воздействовала на него, перемирия, договоры… Расцвет страны!
Мать говорила, что Мирре приходилось искать предлоги дабы оставлять ее подле себя, на дистанции от завистников и клеветы. И она нашла его – волосы матери шли на парик, который Мирра надевала на приемы.
Отчим нечасто рассказывал о себе или былом, и мальчик старался слушать, хотя и ощущал скуку, накатывающую при описаниях незнакомой страны. Поначалу его будоражили могущественные постройки человечества, но скудное воображение, подпитываемое единичными картинками, сохранившимися в убежище, быстро иссякало. Он не ведал иного мира, чем этажи замкнутых пространств, а разовые вылазки на всплывшую крышку дискообразного бункера, куда изредка взбирался отчим, отдаваясь созерцанию, вызывали у него смутную тревогу. Так продолжалось до тех пор, пока он не взял мальчишку с собой… Тогда то все и изменилось, точно сам он переродился, плененный несбыточной мечтой о бескрайнем просторе неба, соприкасающегося с неудержимым глазом, океаном.
– Мы должны покинуть убежище. Итак, десять лет без техобслуживания… Поражает! Как оно не затонуло со всеми нами на борту. Наш этаж – последние, кто остались, но я не смогу посетить с тобой Темплстер.
– Почему? Вы вылечитесь, и мы пойдем вместе.
– Дорога не близка. Старость мальчик, старость.
– Пятьдесят – не старость.
– Я любил выпить, погулять, для меня это личный рекорд, достижение. Ты выйдешь в свет, найдешь своего отца, а мне хорошо и тут. Нагоню позднее, когда слегка оправлюсь после тягомотины и возни с центром управления.
– Тогда я остаюсь, – он возмущенно сложил руки на груди, принимая его слова за игру.
– Помнишь – мы договаривались выполнять важную миссию, – с серьезным тоном заговорил отец, – иначе зачем я бы поручал тебе следить за приборами? Наша задача крайне важна, и отступление недопустимо, помнишь, что я говорил о дезертирстве? Разве мы падем так низко? Давай, солдатик, мы – часовые на посту, дозорные, а как известно – дозорным надо периодически выбираться для осмотра местности, считай это твоим личным заданием, только внимательно собирай результаты, они нам понадобятся позднее.
– Правда? Я согласен, но без тебя не уйду.
Мужчина проморгался, сжимая веки.
– Нет, за неисполнение приказов, я вышвырну тебя. Хватит тунеядствовать, пора и работать.
– Я днями драил пол!
– Этого мало. Завтра ты уйдешь, – сказал он и ощутил тянущую комом боль в груди. Мальчишка ушивался за ним, когда он работал, отдыхал, раскуривал сигары, дремал. Носился со свойственной детям простодушию. Цеплялся за одежду, когда он подготавливался к дежурству в реакторной. Оно и понятно – на уровне убежища он был единственным ребенком. Скучает малыш, скучает… Ему бы товарищей. Ни забавы не знает, ни смеха. Кем он вырастет? Но убежище наполовину обесточено. Не отпускать же его разгуливать по полутемным переходам.
Уверовать бы самому в иной исход… Да и как можно убедительно говорить о том, в чем и сам не наблюдаешь искренности?
– Понаблюдай за огоньками, я удалюсь ненадолго… – сказал он, и шаркающей походкой вышел из каюты. «Островная империя Севергард разбросана по океану…» – прочитал мальчик выученный наизусть заголовок с оборванного газетного листа. «Откуда он взялся у отца?» Моргнула на секунду обесточенная лампочка, и боле ничего не происходило.
Вскоре он заскучал. Индикаторы мелькали на панели, не меняя порядка зажигания. Пиликание, хрипотца вентиляторов, продувающих каюту, простукивание каким-то металлическим предметом труб – то отец проверял их на целостность.
Он ощутил зевоту. Его взгляд уперся в рычаг, торчащий из-под полости над шкафом. Он видел, как отец часто заглядывал в нее, и, не отрываясь, что—то поглаживал.
Мальчик взобрался на двухъярусную койку, и попытался дотянуться до потолка, за вставленной в выемку рычагом.
