Русский пехотинец, победивший Ясу Чингизхана
Пролог
Солнце было пронзительно ярким, оно слепило и обжигало глаза, вызывая радужные всполохи, но тепла не давало, прижимало к земле холодным потоком света и вместе с зимней поземкой пело великую, унылую песню пустыни. Взрослые, откинув пологи юрт, ругались и хулили богов, прикрывая слезящиеся глаза руками…
Весь мир великой Гоби ненавидел этот яркий свет, заунывную песню ветра, и только ребятня была довольна. Солнце почему-то не резало им глаза, и ветер не мешал. Дети с визгом гонялись друг за другом и, что было совсем недопустимо, хватали за хвосты мохнатых лошадок. Удивительно! Маленькие, злобные, кусачие животные снисходительно прощали то, за что взрослый был бы оглушен крепким, как седые гобийские камни, копытом. Возня и шум раздражали жителей стойбища, которые, завернувшись в скверно пахнущие овчинные шубы и, продолжая богохульствовать, начинали заниматься своими взрослыми делами.
Высокий, плечистый мальчик в большом, грубо скроенном тулупе, стоял в стороне от взрослых и от детей; их примитивные заботы и мелочная суета вызывали у него раздражение. Его плоское некрасивое лицо с широкими даже для монгола скулами выражало холодную отчужденность. После того, как он злобно, по-звериному, поколотил двух подростков – заводил детских бесшабашных игр – его побаивались и не трогали. Дети вполголоса его звали «чокнутый», но дразнить боялись. И отводили глаза, когда упирались в его равнодушный брезгливый взгляд. Мальчик преуспел в воинских искусствах, стрелял из своего особенного лука лучше, чем многие взрослые.
У плечистого молодчика была еще одна странная причуда – ходить в юрту Ноорта-нойона и наблюдать за пленниками-китайцами. Его глаза явно оживлялись, когда он начинал смотреть на крохотную, хрупкую китаянку – Сю Джу, жену китайского сотника, захваченную вместе с мужем во время недавнего похода монголов. Несмотря на то, что подростку-кочевнику не было и 11-ти, он был на две головы выше китайской пленницы. С удивлением взирал он на маленькие, угловатые ступни китаянки, которые были чуть не в два раза меньше его широких костистых пяток. Глаза его резко сужались от нестерпимого желания подойти и потрогать руками белоснежную кожу на пухлых щечках пленницы, вдохнуть аромат волос, уложенных в пышную замысловатую прическу. Боясь насмешек, подросток грозно поводил широкими плечами и брезгливо-презрительным взглядом окидывал пышно убранную юрту. Его не интересовали богатства, яркие шелковые китайские ткани, развешанные вдоль округлых стен вперемежку с золотыми украшениями. Ему безразлична была судьба мужа маленькой китаянки, который содержался отдельно. Он еще более чем сородичи презирал малорослых и слабосильных китайцев, склонных к роскоши и раболепию. Решительно разворачивая плечи, молодой монгол небрежно откидывал полог юрты, широким шагом проносил ногу через порог (у монгол считалось дурной, смертельной приметой наступить на порог юрты) и уходил в белую кипень снега и солнца.
Ему не нравилось устройство этого мира. Он презирал каждодневную суету соплеменников, замешанную на примитивных повадках дикарей-кочевников. Он считал мерзкими короткие военные набеги на таких же диких и свирепых соседей или на развращенных роскошью слабосильных китайцев. Житье одним днем. Без будущего. Без устремлений.
Нежная, крохотная Сю Джу будила неясные, но жгучие, подавляющие своей огромностью мысли. Зарождалась страсть. Не любовное томление, вызванное неутоленным желанием. Нет, то была страсть переделать мир. Сделать свою слабую рассеянную человеческую суть великой и незыблемой, началом начал… Мальчик презрительно сплевывал сквозь зубы, сопровождая плевок коротким рычанием: «Разве с этими людишками можно что-то сделать, разве можно переделать этот их мир!?». И следом приходила великая идея – их мир надо разрушить. До основания. И построить другой, собственный, по новым, созданным именно им правилам жизни.
Обычные размышления подростка прервались непривычным гвалтом и гомоном взрослых голосов. Случилось что-то важное. Все обитатели становища сбежались поглазеть. А зрелище было необычайное, даже для видавших виды старых воинов. Пленные китайцы взбунтовались! Точнее один из них – муж крохотной Сю. Он ухитрился серьезно поранить спрятанным игрушечным кинжалом доблестного монгольского воина, который принялся за свое обычное дело: удовлетворять свою мужскую похоть с пленниками. Сегодня настала очередь китайского сотника. Он стал единственным, кто не хотел покориться. И вот теперь всему племени удалось увидеть окровавленный мужской орган старого крепкого воина и вывалившиеся из широкого разреза в нижней части живота несоразмерно маленькие красно-белые бусины кишок. Воин, отважно проявивший себя во многих кровавых стычках, вдруг завыл необычайно тонким предсмертным воем. Сородичи раненого в растерянности стояли полукругом. Старший брат умирающего держал в левой руке безжизненной куклой избитое, изломанное тело китайского сотника, казавшегося рядом с громоздким монгольским воином карликом-марионеткой. Наконец кто-то принялся оказывать помощь раненому, а его старший брат пошел искать древесный ствол покрепче. Через минуту застучал зазубренный монгольский тесак, оттачивающий орудие казни. Одно лишь помешало озадаченному палачу: китайский сотник никак не хотел приходить в сознание. Пришлось сажать его на кол без услаждающих душу воплей.
Когда раздетый донага китаец скукожился и безмолвно поник на бок на суковатом колу, все молча разошлись. Ни у кого не было никаких эмоций: ни сожаления, ни злости. Процедуру прерывал лишь тонкий вой жертвы, приглушенный войлоком юрты. Палач, брат умирающего, оставшись один, пробормотал неуместную хвалу богу Сульдэ и отправился вглубь становища, подальше от предсмертного воя.
Рослый подросток, стоявший позади толпы, не спешил уходить. У него не было интереса к казням, к зрелищам. Просто надо было знать и понимать холодным трезвым умом что это и зачем это. Когда толпа начала расходиться, молодой монгол почувствовал спиной ЕЕ. Словно маленький, но сильный когтистый зверек пробежал жесткими колючими лапками по оголенной коже. Крохотная Сю стояла сзади маленькой сгорбленной статуэткой. В ее застывших глазах не было боли, страха. Только застывшая вселенная. Точнее, умирающая вселенная, бывшая некогда огромным миром чувств, мыслей, ощущений, насыщающим жизнь в мириадах клеточек мозга и тела, соединенных великой гармонией бытия. Теперь все умирало, гасло. Во всей полноте монгольский юноша вдруг ощутил величественную скорбь умирания, распада маленькой вселенной. Спокойным, плавным движением развернул широкие плечи и, взяв за тоненькое запястье, увел китаянку в ненавистную, вонючую юрту Ноорту-Нойона…
