Вековые липы, величаво распустив большие ветви, закрывали собой от палящего летнего солнца небольшой палисадник перед зданием врачебно-летной комиссии, стоящим обособленно на территории летного училища гражданской авиации. Присев на старую скамейку, Иван попытался успокоиться. Один шаг, один врач оставался ему. Один рывок – и пройдена врачебная комиссия, пройден этот тяжелый для него этап, далее профессионально-психологический отбор и экзамены, за которые он даже не переживал. Во-первых, конкурс на поступление был небольшой, а во-вторых, он выучил экзаменационные билеты практически наизусть. Невыносимая жара стояла этим летом, и яркое солнце, находясь в самом зените, пыталось расплавить старенький и давно требующий замены асфальт. Волнение не проходило, не помогало ничего: ни глубокое дыхание, ни выкуренные две подряд сигареты, ни таблетки валерьянки, выпитые час назад. Страх холодным комком подступил к горлу и осел где-то в груди, сделал ноги ватными, затуманил сознание и будто полностью овладел его телом. Сделав глубокий вдох, Иван резко встал со скамейки, сделал несколько решительных шагов и потянул скрипучую дверь…
Кабинет отоларинголога был светел и чист. Аккуратность наблюдалась во всем. Даже разбросанные на столе медицинские карты, шариковые ручки и прочие канцелярские принадлежности своим хаосом словно составляли порядок и закономерность. Яркие лучи солнца, пробиваясь сквозь листву деревьев, заслонявших окно, освещали весь кабинет и отражались солнечными зайчиками от медицинских инструментов, которыми проверяют кандидатам для поступления, курсантам и пилотам горло, нос и уши. Несмотря на наполненность помещения летним солнцем, на письменном столе горела настольная лампа. Она своим ярким искусственным светом, казалось, выбивалась из аккуратности и естественности этого кабинета. «Зачем она горит, если так светло?» – думал Иван, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди…
За столом сидели две женщины: непосредственно сама врач и медсестра. Врач, немного полноватая дама, смотрела на Ивана в упор. Ее выражение лица и острый поверх очков взгляд выдавали охотника, который наконец-то загнал зверя в тупик. Медсестра, женщина лет пятидесяти, что-то писала в медицинскую карту, и создавалось впечатление, что все происходящее ее не интересовало, хотя еще за пять минут до этого она с любопытством слушала речь Ивана и удивлялась, почему с таким дефектом тот пришел поступать в летное училище гражданской авиации.
– Итак, Иван, – резюмировала врач. – Я тебе еще раз повторяю, что ты не годен, тебя нельзя брать в воздух. Вот представь себе, вдруг что-то случится, и ты не сможешь в это время вести радиообмен. Из-за тебя пострадают люди и дорогостоящая техника. Извини, но я не могу пропустить тебя, это слишком большая ответственность. Галина Федоровна, дайте мне его карту, – оторвав от него взгляд, обратилась она к медсестре.
Иван понял, что в этом году он не поступит. Чудес не бывает! Тупое чувство обиды подкатило к горлу, слезы подступили и больно резали глаза. Он держался как мог.
– Можно я еще раз попробую прочитать эти предложения? – с обидой в голосе выдавил он, понимая, что все кончено.
– Нет, я говорю тебе: ТЫ НЕ ГОДЕН, – чуть не повысив голос, ответила доктор. – Я понимаю твое желание летать, но ничем не могу помочь, все, что я могу сделать для тебя, это обратиться к начальнику ВЛЭК, пускай он сам решает.
С этими словами отоларинголог встала из-за стола и вышла за дверь, медленно и важно.
Мысли Ивана вертелись в голове, как недавно вертелся он сам на стуле для проверки вестибулярного аппарата, который усердно раскручивала медсестра. В коридоре послышались голоса.
«Ну вот, сейчас вынесут мне приговор», – подумал Иван, прекрасно понимая, что вердикт будет не в его пользу.
Открылась дверь кабинета.
– Самойлов. Иван, кажется? Зайдите ко мне, – вежливым тоном пригласил начальник ВЛЭК, а по совместительству и офтальмолог, которого Иван прошел вчера. – Татьяна Леонидовна, позовите всех врачей, пожалуйста, – обратился он уже к лору.
Женщина неуклюже заковыляла по коридору, открывая двери кабинетов и приглашая всех медиков на внеочередной консилиум в кабинет председателя.
Иван остался один. По ту сторону баррикад был полный состав врачей комиссии, его страх и заикание. А здесь – только он и его несбыточное желание летать. Он не то чтобы не любил врачей. Просто специфика летной работы с самого начала, еще на «абитуре», приводит к некоторой опаске к этим людям в белых халатах, так как они в любую минуту при прохождении комиссии могут найти у тебя какую-нибудь гадость, из-за которой тебя или спишут, или не примут в летное училище. Ведь не зря же у некоторых здоровых летчиков на ВЛЭК поднимается давление, когда какая-нибудь «важная тетя» – терапевт – достает тонометр. Пилот здоров, у него все в порядке, но он волнуется, это психологический барьер, «боязнь белого халата».
Немного помедлив, Самойлов постучал в дверь с надписью «НАЧАЛЬНИК ВЛЭК», чувствуя, что этот бой он проиграет и у него ничего не выйдет. Все тело было напряжено, от кончиков пальцев до самой макушки, в груди щемило от волнения. Иван не помнил, как это называется по-научному, но чувствовал всем своим человеческим нутром этот страх говорить.
– З-з-здравствуйте, – зачем-то второй раз поздоровался Иван, начиная с небольшой запинки, понимая, что сейчас провалится под землю.
– Заходите, Самойлов, присаживайтесь, – указывая на стул в середине большого кабинета, сказал начальник.
Постепенно стали подтягиваться врачи: заходя в кабинет председателя, они с интересом поглядывали в сторону угрюмого Ивана. После того как все собрались, начальник начал говорить, и шепот стих.
– Мы понимаем, Самойлов, ваше рвение в небо, романтику, так сказать, вот и отец у вас военный летчик, – заглянув в личное дело, произнес он. – Но и вы поймите, что с дефектами речи в пилоты не берут. Вот если бы вы уже летали, то можно было бы найти индивидуальный подход. Мы рассмотрели бы, как мешает этот дефект вашей летной работе, и, убедившись, что проблем с радиообменом это не создает, допустили к полетам. Но вы, Иван, к сожалению, только абитуриент, и с любой степенью заикания мы принять вас не сможем.
