© Т. Виноградова, перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Для Ифе
Можно забыть слова,
но никто никогда
не забудет чувства.
Карл В. Бюнер
Ее зовут Марла.
А я для нее – Ириска,
хотя родители назвали меня Эллисон.
Вообще-то
имя мне выбрала мама;
отцу не было дела до вопящей малышки —
как ее там назовут…
В тот день, когда я появилась на свет.
У него заботы поважнее.
Сейчас
Марла спит в соседней комнате,
на обоях
цветут незабудки;
похрапывает, лежа на спине
с открытым
ртом.
Бывает, ночью
она просыпается,
стонет,
машет руками и просит кого-то
оставить ее, оставить ее в покое.
Я вбегаю,
тихонько поглаживаю ей руки:
«Я здесь, все в порядке, просто
вам что-то плохое приснилось».
Это всегда помогает:
Марла глядит мне в лицо,
как будто ей только и нужно было
увидеть меня;
закрывает глаза и
вновь уплывает в сон.
У меня такой мягкий матрас, я просто тону в нем.
Застиранные простыни
тонкие, как бумага.
На окнах не занавески – прозрачный тюль:
не спасает от света
уличных фонарей.
Не мой дом.
Не моя комната.
Не моя кровать.
Я не та, за кого себя выдаю.
И Марла – не та, кем себя считает.
Я стараюсь забыть, а она – пытается вспомнить.
Я обычная девочка. Марла – ни на кого не похожа.
Мне грустно порой.
А она, бывает, сердится.
И все же.
Нигде, никогда,
мне
не было так хорошо
как здесь.
На автобусной остановке
ко мне на скамейку
подсаживается бородатый тип.
Обломанные грязные ногти,
рваные кроссовки.
– Хочешь чипсов?
Как фокусник, достает из-за пазухи красную
банку.
Я отодвигаюсь,
смотрю себе под ноги, на рюкзак:
там одежда и несколько булочек.
Много с собой не возьмешь,
да вообще-то и брать было нечего.
– Черт возьми, что у тебя с лицом?
Он косится в мою сторону, хрустит чипсами,
оглядывает меня.
Крошки на куртке
и в бороде.
– Похоже, кто-то тебе хорошенько вмазал?
Отворачиваюсь,
в надежде —
может, подумает – не понимаю его.
Типа я иностранка.
Да я так и ощущаю себя —
для всех чужая, вдали от дома.
Мир вокруг – бестолковый. Шумный. Непонятный.
Подходит автобус. Вручаю водителю свой билет,
желтый квадратик. Подальше отсюда!
Оплачен картой отца.
Беглянка.
Лгунья.
Воровка.
Сажусь в самый конец
и прижимаюсь лбом
к холодному запотевшему стеклу.
Я еду на запад —
к Келли-Энн,
ведь она тогда не хотела —
не хотела уезжать без меня.
Автобус ревет, набирая скорость.
Не вернусь.
Ее чемодан выпирал посередине,
как живот у обжоры.
Похоже, Келли-Энн собрала вещи еще вчера – заранее.
– Элли, прости, мне нужно уехать.
Он совсем уже озверел.
И снимает с пальца кольцо. Матовый рубин, это отец
подарил ей.
Заплаканная, бледная.
Мрачная.
Давно не видела, чтобы она улыбалась.
– Не уезжай.
Я вцепилась ей в куртку.
– Поедем со мной!
Обулась, следит
за стрелками часов на стене.
– Найдем что-нибудь недорогое и
как-нибудь устроимся, да?
Пойди собери рюкзак.
И побыстрее.
Давай. Бегом!
Я отпустила ее.
– Ты разве его не любишь?
– Элли, он просто подонок.
Ткнула в огромный лиловый синяк у себя на руке – смотри.
– Мы же с тобой… Поедем!
Я не могу остаться. И не могу объяснить.
Глядит на кольцо.
– Уж ты-то меня лучше всех понимаешь.
– Конечно, но…
Меня бросило в жар,
подкосились колени.
– Ведь он не такой уж плохой?
Просто много работает.
Устает.
– Элли…
– Мы с тобой вместе могли бы сделать его счастливым,
мы обе.
Можно попробовать!
– Сколько можно пробовать, хватит, – огрызнулась она.
Сжала мне руки.
Келли-Энн никогда
не причиняла мне боль,
только сейчас
мне больно – она уезжает.
– И тебе тоже лучше не оставаться… здесь.
Она говорила про этот дом, но нечаянно указала на зеркало —
на себя.
Отражение оглянулось,
в смятенье,
растерянно.
Как она не понимает —
разве у меня есть выбор?
Конечно, останусь.
Он же мой отец, а не парень.
Нельзя просто взять и уйти от родителей.
У меня же никого нет, кроме него!
И у него – только я!
Я плакала в коридоре.
Келли-Энн вынула из сумки
смятую десятку,
а внутри еще фунт – будто подарок в обертке.
– Вот, – сказала она,
но при чем тут деньги?
– Я устроюсь и позвоню.
Держись. Постарайся не злить его.
Скажешь – не видела, как я ухожу.
Пусть верит, что я вернусь.
Чтоб не искал.
Вот и все.
Я смотрела на нее из окна.
Боялась – что будет, когда
папа вернется домой и увидит:
его подруга ушла.
И на столе в коридоре кольцо —
тот самый красный рубин, который носила
мама;
давно, когда папа любил ее,
очень любил.
Наверное, эта дорога самая длинная в мире.
Бетон, бетон, бетон.
Кручу в руках телефон, слежу по карте,
как мы движемся по неровной синей линии. Скоро Бьюд.
Представляю себе: еще месяц назад я бы ехала и
отправляла бы Джеки глупые смайлики,
смешные фото
всяких чудиков в автобусе —
спят с открытым ртом!
А сейчас некому писать
и некуда возвращаться.
Надеюсь, в жизни Келли-Энн найдется
место для меня.
Бетон, бетон, бетон.
Самая длинная дорога в мире.
Лопаты и ведра
висят под тентом.
Над головой кричат белоснежные чайки.
Стайка девчонок под моросящим дождем. Болтают,
давятся мороженым из вафельных рожков.
Одна из них вдруг отстает,
но потом догоняет подруг:
– Подождите!
С рюкзаком за плечами
спускаюсь
по ступенькам автобуса,
шагаю по тротуару,
вдыхаю соленый воздух.
На клочке бумаги записан адрес,
в телефоне карта.
Две мили до Келли-Энн.
Мужчина в клетчатой футболке
открывает мне дверь.
– Э-э-э? – Откровенно уставился на мою распухшую щеку.
– А Келли-Энн дома?
Плечи горят,
снимаю рюкзак.
– Келс? Не-а.
Сомневаюсь, что мы ее снова увидим.
Свалила, и вроде как – насовсем.
Мужчина поднимает с коврика рекламу,
просматривает,
выходит из квартиры,
опускает всю пачку в мусорный бак.
– Она в Абердине.
Работает продавцом. Задолжала мне за квартиру.
Он ковыряет в ухе, разглядывает свой палец,
как будто наковырял что-то интересное.
– А ты позвони ей. Может, ответит.
– Да, конечно.
Не стану же я говорить,
что Келли-Энн давно мне не отвечает.
Звонить? Да какой смысл —
если она в Абердине,
а я приехала в Корнуолл.
Между нами вся страна.
– Что, проблемы?
Мужчина смотрит на мой рюкзак.
– Я, наверное, пойду, – говорю ему.
– Тебе есть куда идти?
Смотрит будто бы даже с участием.
Кошка трется ему об ноги.
Не знаю.
Но не домой,
Уж точно не домой.
Легонько трогаю
щеку
кончиками
пальцев.
До сих пор горит.
Сумерки. Грохочут фейерверки,
в воздухе пахнет порохом,
хотя до праздника Гая Фокса еще больше месяца.
Прямо передо мной
между двумя рядами палисадников
посыпанная гравием дорожка;
карта гугл показывает – нужно
повернуть направо, но
я срезаю путь, иду обратно в город,
вниз к морю.
В одном дворике
стоит теплица с покосившимися окнами.
В другом —
сложены в кучу игрушки.
В третьем —
стоят вперемешку складные столики и шезлонги.
А во дворе, что ближе к концу переулка, —
ветхий сарай.
Дверь приоткрыта,
стоит в тени заброшенного дома.
В доме свет не горит.
