На обложке изображена Входо-Иерусалимская церковь в Иркутске.
Юрий Иосифович Перцовский – написание текста, перевод книги Agaton Giller «Польские могилы в Иркутске».
В. А. Карданов и В. Н. Кулик – электронный набор, редактирование, верстка.
Редактор Анастасия Карданова
Дизайнер обложки Алексей Кулик
Корректор Виктория Вульшонок
© Ю. И. Перцовский, 2022
© В. А. Карданов, 2022
© В. Н. Кулик, 2022
© Алексей Кулик, дизайн обложки, 2022
ISBN 978-5-0051-0656-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Польская ссылка нередко заканчивалась смертью для многих изгнанников. И для многих католиков смерть была бы обычным явлением, если бы не чужая земля, не всегда исполняемые обряды, отсутствие земляков при отдании последнего прощания. Особенно, многие старые люди с содроганием думали, что отсутствие близких людей и ухода за могилкой со временем станет причиной полного запустения кладбища.
Так обычно и случалось с годами: могилы становились безымянными, земля проваливалась, деревянные кресты превращались в труху, а железные, безнравственное население использовало для своих сиюминутных нужд.
Смерть есть конец земного паломничества человека, времени благодати и милосердия, дарованных Богом, чтобы осуществить земную жизнь в согласии с замыслом Божьим и определить свою окончательную судьбу. Когда наступит предел «единственному течению нашей земной жизни»1, мы уже не вернёмся к другому земному существованию.
Пересечение границы земного существования, в воспоминаниях ссыльных поляков, отправляемых этапом в Сибирь, сравнивалось с пересечением какого-то предела на географической карте России, которым становился Урал.
У Яна Сивинского и многих других такой ужасной границей были ворота Варшавской цитадели. Описание этой границы он снабдил эпиграфом, взятым из знаменитой третьей песни «Ада» Данте:
Входящие, оставьте упованья <…>,
Там вздохи, плач и исступлённый крик <…>
«Кто хоть раз войдёт в эти врата, – писал он, – тот живым будет погребён, тот уже пропал в этом граде слёз и бесчисленных страданий2. Переход через ворота тюрьмы казался Сивинскому подобным смерти, поэтому отбывающих в изгнание он часто называл «скелетами», «мертвяками», «призраками». Отправленный в ссылку человек становился «умершим для мира»,
Агатон Гиллер замечал, покидая территорию родины, что «на полях и у дороги не стояли, как в Польше, кресты, напоминающие путнику о муках Спасителя, принёсших избавление людям»3.
Однако главной была та граница, что проходила по Уральским горам (или по реке Урал), – граница между Европой и Азией, Россией и Сибирью. Именно она являлась кульминационным пунктом этапа. Тут окончательно приводился в исполнение царский приговор, тут происходило первое знакомство с местом изгнания. В поэтическом творчестве романтиков пересечение этой границы представлялось вступлением в ад и сравнивалось со смертью:
Ах, кто хоть раз коснулся ногой этой границы,
У того погасла и надежда, и радость4. —
так писал Стефан Гарчинский в поэме «Гробница на границе Сибири».
На Уральском хребте ссыльных встречал каменный пограничный столб, высотой в несколько метров, установленный в честь царевича Александра. Этот столб ссыльные превратили в свою собственность и сакрализовали. Александр Сохачевский увековечил его на своём полотне «Прощание с Европой», называя его «могильным камнем надежды», таким образом, в глазах художника монумент стал символической могилой всех изгнанников, памятником их мартирологии.
Для видевших этот столб путников он становился мерилом размаха царских репрессий, ведь именно здесь можно было произвести подсчёт жертв: «С 1878 года – суммирует Джордж Кеннан, – здесь прошло 170 тысяч изгнанников, а с начала текущего столетия – более полумиллиона»5. Столб был покрыт надписями фамилий сверху донизу.
Ю. Перцовский
AGATON GILLER, 1864, KRAKÓW
ПОЛЬСКИЕ МОГИЛЫ В ИРКУТСКЕ6
В Иркутске находятся два кладбища. На главном кладбище, на взгорье, за городом определено место, предназначенное для захоронения тел умерших католиков в этой столице Сибири. Это небольшое католическое кладбище огорожено благодаря хлопотам настоящего иркутского пробоща (приходского священника) кс. Швермицкого, содержится в порядке и является местом упокоения людей, которые умерли в изгнании, с сердцем, дрожащим от тоски по Родине, с надеждой на ее Воскресение!
***
Те же, которые умерли в кандалах Иркутской тюрьмы, как Ольшевский, были похоронены на тюремном кладбище, расположенном за речкой Ушаковкой, которая под Иркутском впадает в Ангару. Таким образом, на двух иркутских кладбищах находятся польские могилы. Эти люди, с лицом, обращенным к Польше, что покоятся в них, заслужили посмертное воспоминание. Это воспоминание не будет безразличным для мрачной истории польской неволи.
Начинаем странствие между могилами от зеленеющей могилы Янишевского.
Ludwik Janiszewski родился в 1778г., в Варшаве, у отца Игнация, секретаря большой коронной печати и секретаря короля. Его родители, как сам он о них говорил, были скромными, набожными, ласковыми и милосердными и представляли союз как бы одной воли, одного тела и души. Сына воспитывали набожным, развивая его сердце и разум. После нескольких лет домашнего воспитания он был отдан в бурсу (духовную семинарию) ордена пийяров на Zoliborzu, где, не имея никаких больших природных способностей, учась с пользой для себя, готовился он стать хорошим гражданином родины.
«Если бы мне, говорил он сам о себе в своих воспоминаниях, не учась с детства, чувствовать и восстановить в памяти, что является красотой и добром – быть может искал сегодня только материальной пользы, и смеялся бы над внутренним счастьем; может бы оказался безразличным к судьбе Родины и людей, и стал помощью преступникам и негодяям; может бы предпочел утопать в достатке и роскоши, прежде чем утратить до последнего всяческое земное добро; может быть предпочел быть подлым и почитаем подлыми, не радоваться внутреннему достоинству и уважать только самого себя».
Добрые родители, призывает этот старец над своей изгнаннической могилой, прививайте веру, добродетель и ласковость в детках ваших с самого раннего детства, – разочарованных или сбившихся в пути, возвращайте к истокам своим. Память их самых младших минут не исчезнет у них никогда, в ней найдут они оборонительный щит против заряда безнравственности или в горькой судьбе, в ней найдут спасительный корабль в бурях и штормах этого света! Добрые родители, хотите вы счастья, добродетели, чести и славы в дорогих плодах крови своей. Поправляйте их добросовестно в этой стойкости сердец, которая сама сохраняет их и удерживает: поправляйте их в этой бессмертной любви величия и добродетели, которая будет их возвышать назло унижениям судьбы, подкреплять в нужде и голоде, утешать во всяческих печалях. Янишевский так отзывается об обучении пийяров: «Имея в большой заботе религию и обычаи, главным их стремлением было воспитать из молодежи благородных сынов Отчизны, внушая им чувства, какие может потребовать тогдашнее и будущее положение страны. Без сомнения, что едва один из ста их учеников в рядах добрых граждан не принимается в расчет. В результате такого метода, все похвальные умения, механизм и другие наклонности не могли быть достаточно развитыми; так как где воспитывали защитников родины и ее прав, где верх самоотверженности, пренебрежение личными интересами и собственной выгоды прививались, где гражданские добродетели и всяческие благородные чувства были главным предметом, а единственной наукой была душа, там достаточно небольшое число магистров и профессоров могло возникнуть.
