Весна.1945 год. Восточная Германия.
– Давай-давай, скорее, – кричал Аристархов Якубе, который бежал позади него, выпустив очередь из добытого им трофейного «шмайссера».
Но парень не отставал, при этом посылая еще и свою порцию свинца по засевшим фашистам.
– Прицельно бьют, гады, – сквозь зубы процедил Якуба, когда они оба укрылись за широкой гранитной колонной, ставшей им временной защитой от вражеских пуль. Аристархов тяжело дышал, прикрыв лицо ладонью.
Молодой Павел Якуба то и дело норовил выглянуть из временного укрытия и посмотреть вперед – туда, откуда не прекращался перекрестный огонь.
– Куда ты высовываешься, рыжая твоя башка, – Аристархов схватил парня за гимнастерку, притянул к себе и заставил того присесть возле себя. Прямо здесь – на бетонный пол.
Уже вторые сутки они вели непрекращающиеся уличные бои в этом когда-то красивом и цветущем городе; чего только стоил один лишь парк, успел подметить Аристархов, поделившись своими наблюдениями с Павлом. До войны он работал архитектором и поэтому всегда обращал на это внимание. «Такую красотищу разрушили», – еще вчера сокрушался Иван Спиридонович во время короткого затишья между боями. Фашисты отчаянно сопротивлялись до последнего патрона, лишь немногие сдавались в плен, в основном это были юнцы из Гитлерюгенда, над которыми идеи нацистского вождя, уступили все же здравому смыслу название которому, было слово «жизнь». Якуба за юнцов был не намного старше, всего лишь на каких-то четыре или пять лет.
Они отбивали каждый дом, каждую улочку, приближая победу – долгожданную и такую близкую. Последние дни тянулись так долго, и поэтому каждый убитый однополчанин острой болью отзывался в сердце. Сибиряк Аристархов прикипел всей душой к этому отчаянному, веселому на удачу, настоящему баловню судьбы – украинцу Якубе, которого с потерей своего сына, погибшего под Кенигсбергом, он считал, как родного, оберегая от шальной пули.
Совсем рядом, в нескольких метрах от них, прогремел взрыв, заставив обоих еще сильней прижаться к холодной поверхности оберегавшей их колонны. Клуб пыли и дыма обдал их своим горячим, смертельным жаром. Земля под ногами задрожала.
– Пора уходить отсюда, – сказал Аристархов, струшивая мозолистыми пальцами посыпавшийся мусор со своей каски.
– Куда дальше? – спросил Якуба у своего старшего товарища.
– Видишь там дом, в метрах тридцати отсюда? Там никого нет. Я наблюдал за ним. Туда нужно передвигаться, – Аристархов уже наметил путь. Якуба лишь молчаливо кивнул в знак одобрения, уже готовый к действию, держа палец на спусковом крючке своего автомата.
– Бежим, быстро, не останавливаясь. И пригибайся, Паша, пригибайся. Ясно? Тогда вперед.
Оба, синхронно вскочили и, пользуясь завесой разлагающегося дыма, метнулись в направлении полуразрушенного дома, на который указал Аристархов. Вокруг был настоящий хаос: развалины, груды камней, брошенные вещи; детская коляска непонятно как оказавшаяся среди всего этого казалась чьей-то нелепой шуткой. Посредине улицы закончил свой путь тяжелый немецкий танк, словно поверженный исполин. Оборванная гусеница танка, завалившееся дуло, обгоревший корпус башни, извергавший и несущий когда-то смерть, выглядел смиренно и покорно. В нескольких метрах от танка лежал убитый фашист. С края его рта по щеке пролегла тонкой линией засохшая кровь. Павел успел подметить, что открытые и уже безжизненные глаза мертвого немца смотрели вверх, на безоблачное апрельское небо. Наверное, это последнее что он увидел перед своей смертью.
Наконец и ступени дома, на которых лежала кем-то сбитая вывеска с надписью: «Apotheke». Входные крепкие двери едва держались на одних завесах. Первым в здание вбежал Якуба, за ним Аристархов, пустив еще одну очередь по дому напротив, где засели фашисты. Внутри здания было так же, как и снаружи на улице. Разворошенная витрина, обсыпавшаяся штукатурка, покореженная мебель, поваленные стеллажи, вокруг которых пластом лежали груды разбитого стекла. На стенах вмятины от пуль и осколков, образовывая некую нелепую мозаику смерти. Над всем этим висела чудом как уцелевшая хрустальная люстра, словно атрибут света, жизни и мира. Под ногами, повсюду были рассыпаны медикаменты.
– Аптека, что ли? – спросил Якуба, разглядывая все по сторонам.
– Я еще там, на входе заметил вывеску, что это аптека, – сказал наблюдательный Аристархов, от наметанного глаза которого не уходила ни одна деталь. – И судя по всему, она вон совмещается с квартирой, скорее всего хозяев этой аптеки. Вон видишь двери? Они ведут в жилые комнаты.
– Спиридонович, ты становись у окна, а я пойду, проверю что там и как, – смышленый Якуба не заставлял себя долго ждать. – Вдруг там есть другой выход на ту сторону улицы. Зайдем тогда с тыла.
– Хорошо, но будь осторожен, – Аристархов напомнил парню о не лишней предусмотрительности.
Немцы усилили огонь. С их стороны все чаще стали раздаваться выстрелы и залпы. Стоял невероятный шум. Павел Якуба сосредоточился, и двинулся в проем, который, как и предвидел Аристархов, служил, неким переходом между аптекой и когда-то обжитыми комнатами. Перед ним предстала большая комната, где также все было покорежено, разбито. В углу стояло пианино. Крышка поднята и пробита одной из залетевших сюда пуль, многих клавиш нет. Лишь зияли пустоты вместо них. Павел вспомнил, что когда-то и у них, в интернате стояло вот такое блестящее пианино, издававшее, по его мнению, волшебные, магические звуки. Он неоднократно прятался в комнате и слушал, как на нем играла преподавательница, Марьяна Сергеевна и ее любимица Лана, девочка с нежным лицом и почему-то грустными глазами. Но все это было в прошлом. Сейчас совсем другие звуки-звуки войны. От большой комнаты пошли разветвления. Сначала в коридор. Несколько досок пола не было вообще. А вот уже за коридором, по левую сторону было что-то наподобие маленького подсобного помещения, служившего вероятней всего складом. На установленных и целых стеллажах разместились медикаменты. Таблетки в ярких упаковках, растворы для инъекций, капсулы, флаконы разных размеров и цветов, и прочий медицинский инвентарь. «Нужно, когда выберемся отсюда, прихватить чего-нибудь с собой и отнести в медчасть» – решил Павел, рассматривая содержимое стеллажей, казавшееся сейчас настоящим богатством. За стеллажами образовалась перегородка из плотной, прессованной фанеры, создавая, таким образом, еще одно помещение. Совсем маленькая комната. Павел, держа автомат на взводе, направился к ней, ступая тихо и осторожно, боясь вступить в образовавшиеся проемы под ногами. Ему послышался какой-то шорох. И исходил этот звук как раз за перегородкой. «Крысы», – решил про себя Якуба. Для него они были словно предвестники смерти и разрухи. Краем глаза он заметил белый унитаз из керамики и блестящий, как орден у Аристархова. Такие унитазы он видел только здесь, в Германии. Воспитанный в детских домах и интернатах, он всегда мечтал о своей собственной комнате, которую не нужно было делить с кем-либо. В ней он бы все сделал сам – своими руками. До войны его ждало направления на завод, где его уже ожидала маленькая комнатушка в общежитии судостроительного завода. Но нагрянувшая война нарушила все его планы. Он так и не доехал до предназначенного места, сойдя с поезда, тем июньским утром, и записавшись добровольцем на фронт. Ступив шаг вперед, он все-таки теперь отчетливо услышал шуршание и какое-то движение за занавеской, за которой виднелся край металлической ванны. На крыс это уж точно не похоже. Он не ошибся. Бывшая ванная служила теперь как жилая комната. На маленьком грубо отесанном столике стояла керосиновая лампа, металлическая глубокая тарелка с остатками еды и переносной миниатюрный фонарик. В углу старое кресло, без ножек. Их заменяли кирпичи. На кресле небрежно лежали чьи-то вещи. Все указывало на то, что это помещение служило кому-то временным укрытием.
