Все вечера похожи один на другой, ночи тоже. И дни одинаковые.
За что ухватиться?
Нужен ориентир, определяющий ритм времени, не дающий ему превратиться в отвратительный бесформенный ком.
Нужно цепляться, как за ветви деревьев посреди бесконечной равнины, за голоса, звучащие в сердце молчания.
В каждом часе за что-то определенное. Жесты, запахи или звуки.
А за стенами – поезда.
Децибелы свободы взламывают безмолвие одиночества. Того, что пожирает медленно, кусок за куском. Затягивает в бездну отчаяния.
Поезда прорываются извне, достигают глубин души, ни во что не ставя ограждения, толщину бетона и крепость стали.
Уехать вместе с ними.
Пуститься в воображаемый путь, уносящий все, что еще осталось, к избранной цели.
Вскочить в вагон, проникнуть в мчащийся поезд.
Ничего другого не остается.
Здесь, посреди пожизненного заключения.
Марианна приоткрыла один глаз – посмотреть на старый, побитый будильник, красовавшийся на столе из поддельного дерева. Все здесь было поддельным так или иначе.
Скоро время прогулки. Другие уже наслаждаются, но она выйдет позже. Так ребенок, наказанный за непослушание, топает ногами в классе, пока его сверстники резвятся во дворе.
Двор… Марианна вспомнила, каким он был в начальной школе. Высокие деревья, немного печальные, будто вымахали слишком быстро посреди квадратных лужаек, заросших сорняками. И зеленых, облупленных металлических скамеек. И криков детворы. Смеха, а порой и слез.
Счастье? Нет. Сущий ад.
Так или иначе, все и всегда было сущим адом. Во всех местах, во все времена.
Двор. Квадрат асфальта между четырех стен, увенчанных колючей проволокой. Бесчеловечный, как и все остальное. Но глоток свежего воздуха – черт, как это прекрасно!
Особенно когда у тебя пожизненный срок.
Нет, меня не выпустят ни за что. Разве когда мне стукнет шестьдесят и ревматизм одолеет до самых корней волос. Лет через сорок, не раньше…
При этой мысли вся спина, от затылка до крестца, будто подернулась инеем.
Она слишком опасна, высказался психиатр. Вот ублюдок, проклятый лепила!
Слишком склонна к насилию, неспособна обуздывать свой гнев и делать различие между добром и злом.
Ну да. Укол героина – добро. Ломка – зло.
Я им как бельмо в глазу. Таким, каковы они есть. Обывателям, которые косо на меня смотрят, воспитателям, гремящим речами и грешащим поступками, работникам социальных служб, которые и не работают, и ничему не служат. Судьям при вынесении, копам при исполнении, городкам при пополнении, надзирателям-карателям, адвокатам разве что дьявола. Всему гнилому обществу, которое не понимает, кто я. Кем могла бы стать…
Я всего лишь порядковый номер в тюремной книге – и ничего больше.
Мой регистрационный номер 3150.
Скрежет ключа в замочной скважине, сталь по стали, раздирающий слух, поднимающий настроение.
– Марианна, на прогулку!
Надзирательница терпеливо ждет у двери. Ее зовут Жюстина. Из всех самая симпатичная, человеческое лицо среди массы металла. Марианна предусмотрительно повернулась спиной, чтобы та надела на нее наручники, а Даниэль в коридоре наблюдает за сценой. Даниэль, главный надзиратель, офицер, как его называют. Начальник, короче говоря. Единственный мужик в блоке, единственный, кто может расхаживать по женскому отделению. Как правило, всегда в присутствии женщины-надзирателя. Как правило. Потому что распорядок…
Даниэль, он своего не упустит. Наверняка попал сюда не случайно! Идеальное место, чтобы воплощать в жизнь все фантазии извращенца. Иногда он приходил посмотреть, как Марианну выводят во двор. Ведь она на особом положении, под усиленным надзором. Камера в ее полном распоряжении, весь двор для нее одной, в то время как других заключенных уже развели по клеткам. Цена славы в каком-то смысле.
Даниэль, подойдя ближе, похотливо улыбнулся.
– Я ею займусь, – предложил он Жюстине. – Можешь пока выпить кофе, если хочешь. Потом спустишься во двор, присоединишься ко мне…
Гад ползучий! Заговорил о кофе, потому что здесь согласно распорядку заключенным не позволено его пить. Естественно, о нем начинаешь мечтать. Хороший, крепкий эспрессо. С сигареткой. С тремя кусками сахара.
Жюстина испарилась, радуясь, что ей предоставили несколько минут отдыха, а Марианна пошла вперед, Даниэль за ней следом. Чувствовала, как он смотрит ей в спину, вернее, ниже. Схватил ее, пощупал. Осторожно положил руку на задницу.
– Себе потри! – прошипела она.
Реплика вызвала у него улыбку. Э, нет, он себе тереть не будет. Это она ему будет тереть. В этой дыре нет другого средства раздобыть дури или чего-то еще. Будешь сосать или еще хуже, иначе ничего не получишь.
Такая вот администрация. Чертовски хорошо организованная система. Все пользуются всеми, а я дарю поцелуй. Когда надзирательницы отворачиваются.
И никто ничего не видит.
Наверное, поэтому новые тюрьмы строят за городской чертой. Чтобы взгляд честных граждан не рисковал запятнать себя, натыкаясь на стены; чтобы этим гражданам не пришлось домысливать, что творится за оградой. Чтобы забыли о зле, в котором погрязли темницы Республики. Чтобы жили спокойно. С чистой совестью. Не задавали ненужных вопросов, грозящих снизить производительность труда или испортить вечер перед телевизором, где показывают «Суперзвездную академию» или другое подобное фуфло.
Наконец-то снаружи. Небо тоже гнусное. Северное, свинцовое. Холодная мерзкая морось.
