Она рассказывала свою яркую историю жизни, сидя напротив меня в одной из уральских кофеен, так спокойно и непринужденно, будто в очередной раз перечитывала мемуары толпе собравшихся почитателей на закате насыщенной жизни. Пролетающей сквозь время, наполненной энергией движения и развития, настолько привычной своим волшебством, что обыденный пересказ не вызывал у нее эмоций. Так равнодушно, словно земная жизнь – это лишь остановка на отдых в придорожном отеле, скучная сцена физического существования в паузе между великим путешествием души к неизведанному и его великим финалом. А весь человеческий мир лишь декорации для слушателей – нас с вами, покорно разинувших рты, живших свои первые и последние жизни на этой земле.
Она продолжала рассказывать свою историю, но я не мог раскусить эту девушку, нарисовать ее душевный портрет, психологические приемы не работали. Я кусал губы, анализируя текущие из ее уст слова, и упирался в предел научных знаний, за которым она существовала. Чтобы разгадать человека, надо опираться на тривиальные правила, лежащие в основе развития обычного индивида. Таким мог быть, например, обыденный я, но не эта девушка, рассказывавшая мне историю своего переезда в другой город и ее небольших по меркам вселенной приключений. Девушке был двадцать один год.
Она рассказывала о своих переездах, занятиях, старых знакомых и новых открытиях, болезненном опыте взросления, забродившем и отстоявшемся, как дорогое вино. Слушая ее сладкий голос, я чувствовал себя глупым, отсталым в развитии ребенком гусеницы. Она была похожа на многих, но состояла из особого минерала. Я видел отчетливую грань между ней и толпами обычных ветреных людей, которых носит по миру в поисках несуществующих вещей, людей, не находящих ответы, не задающих вопросы. Пустых, состоящих из ничего. Она была иной, спокойной, развитой, адекватной, неспешно прожившей много жизней в разных физических оболочках, прежде чем предстать передо мной в облике юной девы. Такая скромная разница в возрасте между нами, но это уже следующее поколение, воспитанное и выросшее в 21-м веке, с легкостью совершающее поступки, которых мы боялись, стыдились, никому о них не рассказывали, а рассказав, становились изгоями. Теперь многое стало нормой.
«Общество уходит в отрыв, – подумал я, – в свой последний полет». Самый незабываемый и торжественный, в направлении сверкающей точки духовной сингулярности, конца и начала одновременно. Новые люди рождаются одаренными, прошедшими весь наш путь еще в колыбели. Мы в одном шаге от вечного знания. «Бог все-таки сможет существовать», – решил я, смотря на эту девушку. Через поколение все люди смогут к нему прикоснуться. Эгоистично я пытался впитать как можно больше нового из ее слов, но девушка была равнодушна, иначе бы не зацепила. Она очень мудра, бесконечно великодушна, но пока не знала ничего о себе, а я сидел, широко раскрыв рот, мысленно припадая к ее священным ногам. «Если бы я выпивал, то бросил бы», – подумал я. Это не примитивная человеческая любовь, это скорее служение Всевышнему через одно из его воплощений, очень удачное, красивое и молодое. Незаметно ловил себя на мысли, что Бог никогда не бывает старым, ему проще умереть в юном теле и заново переродиться, нежели признать свое бессилие перед старением.
Я сидел напротив его перерождения в главной на тот момент точке вселенной, наблюдая за тем, как тону в отражении женских глаз. Точка называлась «Старбакс», а мы – Максим и Катерина. Еще был кофе, но о нем уже поведано чересчур много бессмысленной книжной воды.
– Можно нам воды? – обозначил я вслед бегущему официанту.
Мы запивали кофе и все сладкое водой, потому что так хотели.
Мы не собирались крутить роман, это была рабочая встреча. Зачем ограничивать себя отношениями, если можем вместо этого завершить историю человечества? По крайней мере быть к этому причастными. Заведомо выполнимые планы, которые, как мне казалось, нам предстояло вместе осуществить. А пока мы просто жили ради какой-то парочки влюбленных в глубине душного зала, которым всегда известно, что весь мир существует во имя и только ради них.
Мы сидели на высоких барных стульях, устав по дороге с общественного мероприятия в книжном клубе. За окнами кафе проплывали огни суетливых машин, размытые гуашью февральского снега, легкого и уже привычного с начала зимы, ставшего бы почти романтичным, не выпадай он никогда. Люди пробегали мимо нас по ту сторону окна, затем слышался хлопок входных дверей, с улицы приходил свежий морозный воздух, вызывая дрожь у сидящих за столиками, но уже через мгновение возвращался тягучий кофейных запах и жизнь продолжала кипеть всеми оттенками теплоты. Мы болтали ногами, пытаясь дотянуться до пола, грелись, как в последний раз по дороге домой.
– Вроде бы уже поздно, Максим, как считаешь? – спросила Катя, посмотрев на пустевшие за окном дороги.
– Время летит, – ответил я.
Мне не хотелось ничего, только слушать ее, отвлекшись от своих мыслей и дел. Иногда она вставала, ходила попудрить носик или вовсе лежала на столе, но чаще всего – сидела сбоку, за дурацкой барной стойкой у окна.
– Что ты вообще думаешь о времени? – спросил я.
Нужно было его потянуть.
– Как… о субстанции? – спросила она, поняв мой вопрос.
– Вот поэтому с тобой и легко. – Я сделал глоток воды, наслаждаясь продленным моментом.
– Насколько мне кажется, – она повернула голову, взмахнув волосами безымянно-пепельного цвета, – времени вообще не существует как такового. Его придумали, чтобы себя ограничить. Люди все делают с одной лишь целью – залезть в рамки и жить спокойно. Рамки. Я против. – Она всплеснула освободившимися от горячего стакана руками.
– Против всего, что можно легко описать? – навел я.
– Именно.
– Например, как твои волосы?
– А что с ними? – спросила она.
– Описать, какого они цвета или длины, – значит ограничить простыми словами их непостижимую красоту, загнать себя в рамки, внутри которых скучно и уныло, – ответил я. – Как и внутри времени.
– Ага, чудесный комплимент, – ответила девушка, потрогав волосы руками и покраснев.
– Я не пытался, – сказал и поплыл в потоках романтичной ванили собственных мыслей, как осуществивший все мечты разом ребенок с билетом в Диснейленд и пропуском в стриптиз-клуб.
Я водил рукой по ее тени на столе, по одежде и воздуху, который она выдыхала, стараясь не переходить черту вседозволенности, которую сам же себе и придумал. Наслаждаясь любой паузой, продлевающей сладкий момент, я потерял свою индивидуальность, стал чувствовать пространство вокруг, был всем этим миром и его Абсолютом. Чтобы достичь этого, религиозные люди служат Богу, а такие халявщики, как я, – божеству. Мы не дышали с ней одним воздухом – мы сами им были.
