Дело было вроде недавно, но и давно. Случилась эта история где-то в середине семидесятых годов прошлого столетия, в зимнем Комсомольске-на-Амуре, городе холодном, стылом, где на каждого гражданского приходилось по два зека и два армейца.
Вечером, а вечер сгущался с четырёх часов дня, когда сильно темно и на улицах страшно, идет домой гражданочка совсем замёрзшей наружности, в небогатом пальтишечке, в мохеровом беретике. Короче, спешит домой преподавательница института. Старается бежать, а ветер сносит её в подворотню. Дзёмги – район дальний, стылый, толку, что два оборонных завода рядом, всё равно, страшнотень ужасающая. Дрожит наша преподавательница и от холода и от страха. А идти-то надо!
Вдруг из сугроба окрик: «стой, бляха, паскуда!»
От страха и «ой!» то не скажешь: вылез из сугроба мужик здо-о-о-ровенный такой. С фонарный столб (если б он был бы, конечно). И орёт опять: «стой, паскуда, ты куда!». И такой у него голос «ласковый», да «нежный», что наша гражданочка со страху ни бежать, ни стоять, ни плакать не может.
Подошёл к жертве поближе, присмотрелся: бедновата нажива. Ни колечек, ни серёжек даже в отдалённом будущем не намечается, пальтецо, на что ни на есть рыбьем меху, разве что беретик модненький, да за два рубля кому мараться хочется? А отпустить – здрасьте вам, чего это ради? Не дай, бог, профессионализм потеряешь.
Ну, остается одно, весьма и весьма нескромное желание, с чем наш «фонарный столб» и пристал к милой даме, намереваясь осуществить таковое желание в ближайшем же сугробе: а где ещё прикажете тоску молодецкую зеку утолить? Ни кола у него, ни двора, негде ни выпить, ни бабу «на рыбьем меху» соблазнить.
Дамочка наша и вовсе обмерла от такого предложеньица, (господи, и дом-то совсем рядом, за углом, жалко сдохнуть так-то). Набралась смелости, повела разговоры со страху:
– Зачем же в сугробе-то, и холодно, и непривычно что то при минус 40 вашу жажду утолять, пойдёмте лучше ко мне домой, я тут рядом живу, за углом, вот мои окна на третьем этаже. Там хоть тепло…
А сугробник ей:
– Идем, паскуда. Но, если кто дома есть, убью всех.
– Да нет, – лепечет жертва, – живу я одна, мужа с год как похоронила…
Идут, ведут этакие светские беседы. Со стороны, ну, чисто пара нежная домой плетётся, наработавшись вдосталь.
Вот только ножичек в спину адреналинчик «паскуде» щекочет.
Добрались.
Щёлкнул замок, пахнуло теплом да уютом.
«Паскуда» возьми да и осмелей (о! дома-то и стены помогают):
– Может, разденетесь, чайку горячего, да и щец отведаете? Вчера варила… Да и водичка горячая завсегда у нас… Можно и попариться…
«Столб» для порядку рявкнул:
– Я тебе такую баньку кровавую устрою, милиция год отмывать будет!
Прошёлся по квартире. Вроде никого нет, телефон тоже отсутствует. Отобрал у хозяйки ключи, и пошёл в ванную.
Да и то говорить, какой русский от бани откажется! А откажется, значит, не русский, а так, крови жидковатенькой будет. А тут после мороза, да стылой зэковской жизни как в ванную под кипяточек не кинуться! Да и хозяйка бельишко мужнее подкинула чистенькое, хоть и старенькое, уютом пахнет. А не карболкой да хлоркой фельдшерской. А тут и мыло земляничное душистое, (шампунями тогда только торгаши да партийцы баловались, да начальство военторговское), и полотенце пушистое, и тапочки!!! Не кирзачи с портянками вонючими, а тапочки.
Намылся «столб», аж паром от него валит, выходит из ванны. А в ноздри бьёт запах: ей-ей, не наврала, паскуда, щами пахнет, домашними, что с сухариком да под водочку идут. Аж крякнул, то ли от восторга, то ли от смущения.
И хозяйка розой алой пылает: то ли от мороза щёки не отошли, то ли от испуга, то ли от смущения. Мужичок-то хоть и столбом фонарным всё равно смотрится, такой худой да длинный, но вроде ничего. Не шибко и страшный, глаза голубые, чуб с сединой. Не, видный мужчина, если его откормить.
А щи и правда под водочку прекрасно пошли, хозяйка для храбрости сама тяпнула, чтоб нервы от страха слегка отпустило.
Ну, знамо дело, молча сидеть не будешь: вначале она поплакалась на вдовью жизнь с тайным прицелом разжалобить мужика: может в живых-то оставит? Да и свободные уши нашлись.
Потом и он что-то буркнул, что сидеть кому разве охота? «Червонец» от звонка до звоночка. Жил, как все, работал, пахал. Как все, получку домой без заначки жене носил. Но был не как все, любил её сильно. Раз в смену не встал, домой отпросился за ерундой какой-то. Сейчас и не вспомнить. А дома – здрасьте вам! Какой-то хмырь с его жёнушкой драгоценной, с которой он пылиночки сдувал, в постели кувыркается. Ну и жахнул их обоих. Насмерть и быстро, чтобы долго не мучались.
Хорошо, судья мужиком оказался и всего навсего «червонец» накинул. «Кивалы» (народные, по-вашему, заседатели) и не пикнули. Тоже в жизни всего, видать, нахлебались. Были бы бабы, по высшей мере наказания я бы пошёл, под расстрел. Да Бог миловал. Ну. Вышел сегодня. А хаты то нет, работы нет, стужа лютая всю душу выстуживает. Ну и решил: чем в сугробе замерзать сладкой смертью, лучше грабануть кого: всё «на зоне» теплее. Привычнее. За десять лет, что отсидку петерпел, привык к баланде и к порядкам на зоне.
Хозяйка, как про «червонец» услышала, все надежды на побег да крики о помощи оставила, смирилась, махнула рукой. Будь, что там будет!
