Вновь с вами Вампир Лестат. Я расскажу вам о том, что со мной произошло.
Все началось в Майами в 1990 году. С этого времени начну свое повествование и я. Но прежде необходимо упомянуть о снах, которые приходили ко мне чуть раньше, ибо им отведена немалая роль в моем рассказе. Это сны о маленькой девочке-вампире с умом зрелой женщины и лицом ангела и о моем смертном друге Дэвиде Тальботе.
Снилось мне и смертное детство во Франции – зимние снега, холодный полуразрушенный отцовский замок в Оверни, тот день, когда я отправился охотиться на волков, нападавших на нашу бедную деревню.
Сны могут быть так же реальны, как и жизнь, хотя, возможно, мне лишь впоследствии так казалось.
Когда начались эти сны, я пребывал в мрачном настроении: вампир-скиталец, бродяжничающий по всему свету, иногда покрытый таким слоем пыли, что никто не обращал на меня ни малейшего внимания. И что проку в том, что мои прекрасные светлые волосы оставались по-прежнему густыми, глаза – пронзительно синими, а улыбка – неотразимой, в том, что я великолепно одевался, а хорошо сложенное тело шести футов ростом невзирая на двухвековой возраст все еще выглядело двадцатилетним. Как истинное дитя восемнадцатого века – а именно в этом столетии я жил до Рождения во Тьму, – я всегда сохранял трезвость рассудка.
Но восьмидесятые годы двадцатого столетия близились к концу, и я был уже мало похож на того лихого отпрыска старого вампира, который хранил верность классическому черному плащу и брюссельским кружевам, на джентльмена в белых перчатках и с тростью, танцующего в свете газовой лампы.
Пережив немало страданий и испытав мгновения триумфа, а также благодаря немалому количеству крови древнейших вампиров, я превратился в своеобразного Темного бога. Обретенная сила смущала меня и даже пугала, а иногда мои невероятные возможности почему-то вызывали в душе печаль.
Например, я мог усилием воли подняться высоко в воздух и вместе с ветром совершать дальние путешествия так же легко, как дух. Усилием разума я мог двигать и уничтожать предметы. Достаточно было одного моего желания, чтобы в любой момент вспыхнул огонь. Сверхъестественный голос позволял мне обращаться к бессмертным из других стран и даже с иных континентов. Мне не составляло труда читать мысли вампиров и людей.
Вам кажется, что это совсем даже неплохо? Мне же было противно. Без сомнения, я оплакивал свои прежние ипостаси – смертного юношу, новорожденного призрака, намеренного стать как можно более плохим, коль скоро таково его предначертание.
Поймите, я не прагматик. У меня чуткая и беспощадная совесть. Я мог бы стать хорошим парнем. Может быть, иногда я такой и есть. Но я всегда оставался человеком действия. Скорбь – равно как и страх – пустая трата времени. И как только я завершу свое вступление, в книге начнется именно действие.
Помните, что начинать книгу всегда очень сложно, большинство вступлений отмечено налетом искусственности. То были самые счастливые времена и самые тяжелые – да ну? И когда же? Кстати, и все счастливые семьи не похожи одна на другую – даже Толстой, должно быть, это осознавал. Мне не удастся отделаться чем-нибудь вроде: «В начале...» или «В полдень я упал с телеги с сеном...» – иначе я бы так и написал. Поверьте, если есть хоть малейшая возможность, я всегда выхожу сухим из воды. Как сказал Набоков устами Гумберта Гумберта, «можете всегда положиться на убийцу в отношении затейливости прозы». Может быть, «затейливая» в данном случае означает «экспериментальная»? О том, что мой стиль чувствен, цветист и сочен, я, конечно же, знаю – достаточно критиков сообщили мне об этом.
Увы, но я привык все делать по-своему. И обещаю вам, что мы доберемся до начала, если, конечно, в этих словах нет противоречия.
Прежде всего я должен признаться, что до того, как произошли описываемые ниже события, я горевал о других бессмертных, которых знал и любил, и которые давным-давно покинули наше последнее общее пристанище конца двадцатого века. Безрассудно думать, что мы собирались создать новую общину. Все они один за другим исчезли во времени и пространстве – такова была неизбежность.
Вампиры не питают особенной любви к себе подобным, хотя и отчаянно нуждаются в бессмертных спутниках.
Именно из такой необходимости я создал своих отпрысков – Луи де Пон-дю-Лака, который в девятнадцатом веке стал моим терпеливым и зачастую любящим товарищем, а с его нечаянной помощью – прекрасную, но обреченную Клодию, вампира-дитя. И теперь, в конце двадцатого века, Луи остается единственным бессмертным, с которым я часто встречаюсь после своих одиноких ночных странствий. Он самый человечный из всех нас, наименее похожий на бога.
Его скромное убежище на заброшенной окраине Нового Орлеана я никогда не оставлял надолго. Вы сами сможете в этом убедиться, когда придет время. Луи также участник этой истории.
Но о других бессмертных здесь говорится очень мало. Практически ничего.
За исключением Клодии, которая снилась мне все чаще и чаще. Позвольте мне объяснить: Клодию уничтожили более ста лет назад, но я постоянно ощущал ее присутствие, как если бы она всегда находилась рядом.
В 1794 году я превратил умирающую сиротку в маленького пухленького вампира, и через шестьдесят лет она восстала против меня: «Я положу тебя в гроб, отец. Но ты уже никогда не встанешь».
Я тогда действительно спал в гробу. И все происходило в духе того времени: жуткая попытка убийства, приманка в виде отравленных смертных жертв, чтобы замутить мой рассудок, ножи, врезающиеся в мою белую плоть, и окончательное избавление от кажущегося безжизненным тела в зловонном болоте за пределами тускло освещенного Нового Орлеана.
Ничего не получилось. Существует очень мало верных способов разделаться с бессмертным: солнце, огонь... Необходимо стремиться к полному уничтожению. И в конце концов, ведь речь здесь идет о Вампире Лестате.
Клодия поплатилась за свое преступление: она была казнена злодеями из общины вампиров, прекрасно устроившихся в самом сердце Парижа, в печально известном Театре вампиров. Превратив в кровопийцу столь юное дитя, я нарушил законы, и уже по одной только этой причине парижские монстры стремились ее уничтожить. К тому же и она в свою очередь нарушила их закон, подняв руку на своего создателя, – ее проступок, если можно так выразиться, послужил логическим обоснованием приговора: Клодию оставили на солнце, безжалостные лучи которого превратили ее в пепел.
На мой взгляд, это чертовски неудобный способ казни, потому что палачи вынуждены спешно вернуться к своим гробам и даже не имеют возможности стать свидетелями того, как солнце исполняет их жестокую волю. Но они поступили именно так с изысканным, нежным существом, которое я создал из грязной, оборванной беспризорницы, найденной в лачуге испанской колонии Нового Света, наполнив ее вампирской кровью, чтобы сделать своим другом, ученицей, возлюбленной, музой и товарищем по охоте. И к тому же еще своей дочерью.
