Спросонья я немного удивилась… Да и было, пожалуй, чему…
Неожиданный звонок ранним утром – никто из знакомых так рано меня обычно не будит. Но там, откуда этот звонок был сделан, поднимаются рано, с рассветом, а зимой еще до него. Так сложилось за долгие столетия. В этих небольших зауральских поселениях традиции как будто заморожены. Я даже не могу определить степень родства того, кто звонил – какой-то давний.
– Приезжай. Срочно! Не стало Модеста, ушел сегодня ночью.
Аха! Значит, у них уже утро.
Модест был ровесником и другом моего деда, а значит, к сегодняшней ночи ему должно быть около девяноста пяти или девяносто семи. Что ж, хорошо пожил, долгая жизнь без болезней. Трех жен пережил. И, говорят, сохранял оптимизм и жизнелюбие до последних дней.
Хотя судьба посылала испытания и ему. Что там говорить! Родился в начале века в семье купцов и считал своим предназначением продолжить дело отца, деда и прадеда, как самый толковый из сыновей обучался в европейских заведениях, чтобы было надежнее без переводчика. Шестнадцатилетним потерял отца и мать. В пятьдесят два женился на Амандельгиде, моей тетушке, и был с нею счастлив. Как его семья оказалась в этой местности, как налаживала быт и строила жилье, основывала свое дело – особый рассказ.
Хотя… о чем я сейчас? Надо ехать. Тем более собиралась туда по своим делам, но все откладывала, дожидаясь подходящего момента. Вот он и наступил.
Наскоро побросала в дорожную сумку вещи – благо, многочисленные командировки научили быстрым сборам. Уже не экономя на стоимости, нашла билеты на ближайший рейс и выскочила из дома.
Сидя в салоне самолета и глядя на вату облаков за стеклом иллюминатора, размышляла, почему же так стремительно сорвалась и помчалась за тысячи километров, бросив все на свете, на похороны человека, который мне не был, по сути, даже родственником, он был женат на моей тетушке Амандельгиде.
Родственником Модест мне не был. Он был больше, чем родственником, – человеком, по которому я определяла свою жизнь. Многие из ситуаций мерила я тем, как бы посмотрел на это Модест, что бы сказал и как бы к этому отнесся.
И сейчас, перебрасывая себя из пространства мегаполиса…
С этой мыслью я заснула. Скверное это дело – спать в самолете. Ноги, скованные узким пространством эконом-класса, затекли. Голова была тяжелая, сон не освежил, только дал видение, которое я буду вспоминать потом как некий знак. Я увидела какой-то ящичек, вынутый из пыльных семейных глубин. Что в нем было, я увидеть не успела. По сюжету сна я приняла его в свои руки, почему-то бледные и слабые, в браслетах на тонких запястьях, каких у меня никогда не было. Я не видела, от кого принимаю увесистый предмет, но явственно слышала мягкий женский голос: «Только тебе… Только тебе!» Я не поняла на каком языке звучали эти слова, но голос был мне хорошо знаком. Только потом я поняла, кому он принадлежал…
Самолет тряхнуло при посадке, и я очнулась от сновидения с ощущением этого предмета в ладонях, тяжелого, немного шершавого, слегка покрытого пылью. Но липкий сон надо было стряхнуть, потому что предстояло продолжение поездки, автобус, потом такси. Словом, до дома, где собрались уже родственники, я добралась в темноте. Обнялась со всеми, тихо всплакнула возле Модеста, чья телесная оболочка изношенным платьем лежала посреди гостиной… Совсем не хотелось верить, что хозяин бросил это тело за ненадобностью и бесплотным духом витал возле него.
Но сил на философские раздумья у меня не было, и тетушка Ангелина, которую любили в семье за кротость и готовность помогать всем и каждому, повела меня ночевать к себе на другой конец поселка. Дорога вела через весь поселок, вдоль заборов, каких-то плотин, по деревянному мостику над бурлящей водой, до дрожи обдававшей ноги острыми брызгами. Если бы не Ангелина, державшая мою руку, я вряд ли смогла бы добраться до места в потемках.
Но с ней, уверенно ступавшей по дощечкам и камушкам, мы пришли наконец в ее добротный дом, никак не намекавший на унылый сельский быт. Позднее я увидела то, на что не обращала внимания в свои прежние приезды сюда. Видимо, в давние времена здесь жили люди зажиточные – все дома, построенные еще в позапрошлом веке, были на каменном основании. Лишь вторые этажи их был из крепкого деревянного бруса, прекрасно сохранившие свой вид и устойчивость, ухоженные и основательные.
Наскоро перекусив, я упала на приготовленную мне постель и погрузилась огромную пушистую подушку и в теплый умиротворяющий сон, который был бы сладок, если бы не печальные события.
Утро в поселке, где я не была лет семь, было хмурым, как и мое настроение. Разумеется, и повод находиться здесь был совсем не радостный. Тетушка уже умчалась помогать с похоронами. Меня же терзала некая двойственность – погружаться в тягостную похоронную атмосферу мне не хотелось, потому что покойник сам по себе был человеком жизнерадостным и, к тому же, большим выдумщиком. Но и пренебречь ритуалом проводов в другую, неведомую, неявную жизнь, в область, которую в давние времена называли навью, я не могла.
Налив себе чашку чая из затейливого чайника, стоявшего на газовой плите, я вышла на высокое крыльцо и присела на ступеньку, задумчиво глотая теплый чай, заваренный Ангелиной по-особому, со смородиновыми побегами, которые сушила весной. Тонкий аромат смородины немного поднял мне настроение. Да и вид поселка, где я провела столько счастливого времени, проросшего во мне творческим началом, успокаивал и давал сил. Зеленый луг, еще покрытый дымкой майского утра, стелился передо мной, и дальний край его пропадал в этой дымке. Если бы я не знала, что луг этот ведет к заиленному старому пруду, то ни за что не смогла бы догадаться, что в прячется в молочном тумане, казалось бы, плотном на ощупь и пахнущем влагой. А скрывались там несколько древних ив, полоскавших свои плетистые ветви в мутноватой весенней воде, пара лодок, уже спущенных на воду местными рыбаками, плотина с дощатым мостком через пруд. И та часть поселка, откуда привела меня вечером добродушная Ангелина, чье имя вполне соответствовало ее ангельскому характеру. И дом, в котором я провела много счастливых часов своей жизни, дом, в котором сегодня совершается важный ритуал, который когда-то назывался тризной.
Вокруг умершего тихо толпились родственники и соседи, почтительным шепотом говоря о покойном. Тихо горела свеча из местного храма. Мне казалось, что я вижу некую нематериальную субстанцию, замершую под потолком и ожидавшую времени отлета из родного дома.
