весна 1773 года, к северу от Абвиля
Положи ее себе на колени, и смотри, чтобы не упала! – Не волнуйся, я держу очень крепко. Теперь он точно знал, что справа от него сидят две женщины.
Судя по мощному храпу, который не прерывался даже на самых крутых ухабах, пассажиром слева был джентльмен, но вот кто сидел с другой стороны, он смог понять не сразу. На скамье напротив смутно виднелось три головы, еще одна тень притулилась у самой двери, но разве можно всех точно пересчитать! Сидят, зажатые как сельди в бочке, а женщины еще закутаны в дорожные плащи – ей богу, до тех пор, пока рта не раскроют, не поймешь, где кончается один пассажир и начинается другой. Вот уж право, теперь ясно, как чувствует себя мышь, попавшая в шкатулку для шитья, которую трясут изо всех сил!
Он сел в дилижанс еще затемно, в Абвиле. Втиснулся последним пассажиром в полной темноте – занавеси на окнах были задернуты. По расписанию дилижансы Париж – Лондон отходили от здания Службы сообщения на улице Нотр-Дам-де-Виктуар три раза в неделю ровно в двенадцать дня, выезжали из Парижа через Порт-Сен-Дени, проносились через Клермон-ан-Бовэзи и делали остановку на ужин лишь в Амьене. Затем ночью тряслись до Абвиля, куда обычно прибывали рано утром. Ему еще повезло, что он смог ухватить пару часов сна в Абвиле. В кармане лежал экземпляр любимого Спектейтора[1] – однако читать, как и спать, здесь было совершенно невозможно. Впрочем, он уже перечитал журнал столько раз, что мог бы воспроизвести его тексты по памяти.
В любом случае, читать он не собирался. В его планы входило лишь наблюдать: он ведь обещал посылать дорожные впечатления другу – издателю популярной парижской газеты. Прикрыв глаза, он замечтался: вот он приезжает в Англию и начинает изучать местные обычаи беспристрастно, руководствуясь лишь здравым смыслом; он не будет спешить с выводами, взвесит все достоинства и недостатки английского образа жизни, он не уподобится собратьям-французам и не станет приводить стандартный набор стереотипов. Он знал, что ему предстоит многое увидеть, многое выяснить. Нынче ездить в Лондон стало так «модно», что юнцы-аристократы мотались туда постоянно, а по возвращении им и сказать-то было нечего, кроме того, что в Лондоне тоже есть шлюхи, парки и театры, и что там точно так же можно надраться шампанским до бесчувствия.
Но сколько еще предстоит трястись? Сегодня они пообедают в Монрёй-Сюр-Мер (кстати, этот город вовсе не на море), а переночуют в Булони, и здесь он примет решение: плыть ли морем до Дувра или продолжать путешествие дилижансом до самого Кале. Правда, от Кале до Дувра морской переход будет явно короче, чем от Булони. Подпрыгнув на очередном ухабе, он мысленно послал проклятие в адрес умника, придумавшего этот гроб на колесах – дилижанс [рис. 1]. Ведь существуют же удобные, современные средства передвижения – экипажи, не то, что эта доисторическая, дьявольская машина! Где рессоры, которые делают поездку в дорожной коляске – berline – такой гладкой? Их здесь и в помине нет! Массивная кабина из досок с оплеткой раскачивается на цепях, укрепленных на огромных шасси, и каждый раз, когда одно из деревянных колес наезжает на камень или проваливается в дыру на дороге, все сооружение содрогается, будто в предсмертных конвульсиях. И еще эти дамы беспрестанно возятся… Кого они прячут в ворохе тряпок? Комнатную собачку? Кошку? Ребенка? Возможно, они еще услышат приглушенное тявканье или мяуканье. Интересно, лениво подумал он, разбудят ли эти звуки мужчину слева – судя по богатырскому храпу, ему все нипочем. Но почему же туго спеленатый сверток молчит? Эти французские мамаши так плотно пеленают своих детей, что бедняжки и пошевелиться не могут, а это может затормозить их рост. В Англии не так: там даже лорды наряжают своих отпрысков в простые холщовые одежды, которые не стесняют их движений в игре. Да, вот у кого нам надо поучиться, у англичан! Он откинулся на спинку скамьи, весьма довольный тем, что сумел так скоро сделать полезное умозаключение о национальных привычках французов и англичан, а ведь еще и с дилижанса не сошел!
Несколько часов ему пришлось терпеть храп, скрип колес и мучительную тряску, но постепенно небо посветлело, и в недрах экипажа зашевелились просыпающиеся пассажиры. Один из них, забыв, видимо, что находится не у себя в спальне, решил протереть глаза, и поднял руки, локтями попав в лицо обоим соседям: справа и слева. Последовал хор возмущенных голосов, извинений и объяснений сразу на двух языках:
– Ай!
– Сэр…
– Ох!
– Monsieur, je vous demande excuse! (Месье, прошу прощения!)
– Осторожнее, сударь!
– Прошу меня извинить, мадам.
Некоторые пассажиры везли наиболее ценные вещи у себя на коленях, побоявшись оставить их в дорожных сундуках, сложенных в багажном отделении над передней осью и, таким образом, открытых хищным взорам таможенных инспекторов. Но во время произошедшей сумятицы все эти предметы соскользнули с колен на пол, откуда достать их было весьма затруднительно.
Наконец в неярком утреннем свете он смог различить джентльмена, сидевшего напротив и правее – строгий стиль одежды выдавал в нем гугенота. Тот держал в руках тяжелый требник – наверное, побоялся положить в сундук, чтобы не превысить весовую норму (на каждого пассажира приходилось лишь одно багажное место, и за каждый лишний фунт приходилось доплачивать). Но вот требник, соскользнув с колен хозяина, полетел на пол, по пути задев острым углом туго спеленатый сверток, который держали на руках две дамы, как раз в том месте, где должна была находиться голова. Женщины пронзительно взвизгнули. Неужели они действительно везут ребенка? Стараясь не поддаваться панике, он перегнулся через оторопевшего соседа, дернул за шнур занавеси, опустил окно и приказал кучеру остановиться. Дернувшись, дилижанс замер. Взгляды всех пассажиров были прикованы к свертку, даже джентльмен слева перестал храпеть. Дамы, тихо ахая, разворачивали покровы, при этом ребенок не издал ни единого звука. Бедняжка потерял сознание?
Он нетерпеливо придвинулся ближе и… уставился в неподвижно глядящие глаза, нарисованные на фарфоровом лице. Так это не ребенок вовсе! Это кукла, так называемый
