Магия хоррора
Вступительное слово Михаила Парфёнова.
Жанр хоррор напоминает мне легендарные гигантские катушки Тесла. В том смысле, что все об этом слышали, всем это интересно, но мало кто имеет представление, как эти странные штуки работают, и откуда, черт побери, в них берется энергия.
Я с творениями Теслы знаком не больше вашего. Но в хорроре – видимо, считаюсь специалистом. Пару месяцев назад мне предложили выступить с лекцией об этом жанре в Краснодаре. В общем-то, не бесплатно: по крайней мере, обещали оплатить проезд и проживание (вот она – слава, хе-хе). Я, правда, попросил повременить, пока не выйдет моя книга «Зона ужаса», так как был по уши погружен в редактуру, да и других дел хватало.
Русский хоррор – явление молодое, но развивается бешеными темпами, так что здесь всегда есть чем заняться, а изыскать свободное время бывает проблематично. Но я никогда не отказываюсь, если меня зовут в жюри какого-либо конкурса страшных рассказов. Такое случается раза три-четыре за год: я отрываюсь от текучки и, самодовольно растекшись телесами перед монитором, комментирую прочитанное и рассуждаю на любимую тему. Я бы, конечно, изрядно польстил себе, если б заявил, что занимаюсь просветительством. Но мне действительно кажется, что, общаясь с авторами и читателями хоррора, я занят чем-то полезным и важным.
Два года тому назад коллега Алексей Жарков (вы, возможно, читали его рассказ «Мать нефть» в антологии «13 ведьм» или другие истории в других книгах – если нет, то рекомендую) пригласил меня стать одним из судей конкурса «Квазар». Прекрасно помню, что это мероприятие удивило высоким литературным уровнем, какой редко встретишь. Сейчас, видя состав сборника «Избранные», я понимаю, что из его авторов, участников того самого конкурса, знаю только двоих (отдельный привет им, Дмитрию Лазареву и Марии Шурыгиной). И это круто! Значит, жанр не стоит на месте, не закукливается в себе. Здесь, с одной стороны, появляются новые имена (на самом деле та же Шурыгина – тоже новичок, на ее счету пока лишь пара хоррор-рассказов, так что все еще впереди). С другой стороны – хоррор постигают новички, прежде не пробовавшие силы на этом поприще.
Русский хоррор, повторюсь, еще очень молод. Критиками и литературоведами в должной мере не освоен. Как механизмы Тесла, этот жанр – громаден, знаменит, загадочен. В нем до сих пор кроется какая-то тайна. Свидетельством чему – «Избранные». С выходом этого сборника я всех причастных – составителя, авторов, читателей – и поздравляю.
Магниты работают на полную мощность, в разреженном воздухе мелькают молнии, волосы встают дыбом – осознаете вы или нет, но где-то здесь наука соприкасается с магией.
И вы все к этому волшебству – чудесам русского хоррора – теперь причастны.
Деревушка сверху маленькая, среди снега будто и незаметная вовсе. Огоньки да дымки над крышами – вот и все приметы. Но так ей уютно в тех снегах, словно держит её кто в широких сильных ладонях, баюкает бережно. И плывёт она со своими дымками и окошками мимо снежно-тюлевой завеси, и смотрит странные сны о маячащем впереди лете. И будто нет в мире ни смерти, ни рождения, а только жизнь – бесконечная, как нетронутая простыня спящего поля.
– Ну, и всё тогда. И живите, – Геннадий свернул договор, суетливо запихивая его в папку. Лист сопротивлялся – ручищи под топор заточены, не под бумажки. И сам бывший домовладелец был какой-то неловкий, будто неуместный в маленьких сенцах. И виноватый. Саню ещё в агентстве смутила эта виноватость, будто Гена продавал не собственный дом – отчее гнездо, а пытался провернуть какую-то махинацию. Но махинатор из него был никакой, да и риэлторы подтвердили: всё чисто, покупай, Александра Сергеевна, владей безраздельно.
– Спасибо, Геннадий. Соскучитесь – заезжайте.
Он застенчиво улыбнулся, кивнул и вышел на крыльцо. Саню кольнула жалость: взрослый, а так по-детски к дому привязан. Не хотел ведь продавать после смерти родителей, из города наведывался. Но говорят, нежилые здания быстро выморачиваются, умирают изнутри. Так и вышло. Геннадий обмолвился, что каждая поездка тоску нагоняет, словно любимые эти стены с укором смотрят: «Бросил, оставил!» Не просто ему сейчас уезжать.
Медленно, будто запоминая впрок, Гена прошёл до ворот, за оградой постоял возле своей «Камрюхи», прощальным взглядом окинув окна. «Ещё заплачет», – с опаской подумала Саша.
– Ну, и всё тогда, – повторил бывший владелец и опять замер. Словно не пускало его что. – Тут неподалеку дед Гудед живет. Вы, если что, к нему…
– Если что? С дровами я в сельсовете решу, по воде тоже – вы же мне всё рассказали.
– Да нет… он по другим делам, – Геннадий, видимо, оставил попытки облечь слабо брезжащую мысль в слова, вздохнул напоследок, и уехал.
Саня ещё постояла у ворот, борясь с нахлынувшим чувством одиночества и даже паники. Хотелось бросить всё это новое хозяйство и вернуться в город с нескладёхой-водителем. Зима лежала длинным пробелом между тем, что было и что будет, а Саша торчала посереди белого листа снега сомнительной запятой – убрать? оставить? Упрямо дёрнула подбородком и пошла в дом. Впереди ждала первая ночь в новом жилище.
«На новом месте приснись жених невесте». Димка, гад, не приснился, окончательно вычеркнувшись из женихов. Зато снилась деревушка Балай с высоты птичьего полета: домишки и лес на многие километры вокруг. Впрочем, километры эти во сне только угадывались: птичье зрение оказалось со странностями, периферия будто отсутствовала, и картинку Саня видела, как в выпуклой линзе. Вот её домик, печным дымом над крышей нарисовалось кудреватое «Саня». «Мило зачекинилась», – подумала Саша-птица. На дальнем краю в изморозь выдохнулась дымным облачком какая-то «Шумера» или «Шушера» – не разберёшь; откуда-то вне посёлка возникло бледно-сизое «Аделаида». В стылом воздухе захрустела то ли сумбурная считалка, то ли детская песенка:
вспугнутым шорохом, шёлковым ворохом
шорохом-морохом, морохом-шорохом, фухх…
тесно приблизится, тащится-близится,
к пеплу прильнёт, тело возьмёт.
красное – белым, белое – красным
фухх… прорастёт.
Тонкий голосок скрежетал, словно царапая блёклое небо. Стало холодно, неуютно, Саня начала падать и проснулась.
Открыла глаза – чужой, давно небелёный потолок, стены со старыми, советских времён, обоями. Просыпаться одной в неосвоенном доме… паршиво. Вот бы проснуться так, чтобы ещё глаз не открывая, почувствовать тёплый упругий бок рядом, вдохнуть знакомый мужской запах, уткнуться… Вот тогда с лёгким сердцем можно улыбаться серому потолку, вставать и осваивать новые владения. А с таким настроением, как сегодня, лучше вообще не вылезать из кровати. Но надо.
