Попасть в дом мне не удалось. Отец поменял все замки. Даже калитку забил, хотя зачем – непонятно: перепрыгнуть через ветхий забор было проще простого. Я перелез и оказался во дворике – запущенном, в клочках жухлой травы, с облупившейся одинокой скамейкой, на которой мой дед сидел последний раз несколько лет назад. За участком уже никто не ухаживал. Отцу лишь бы продать дом и избавиться от него, как и от деда! Заднюю дверь он тоже намертво запер. Я хотел её выломать, но не был уверен, что он не поменял код сигнализации. Ворвусь, а тут начнёт выть сирена. Ладно, потом что-нибудь придумаю.
Я включил воду и полил из шланга жидкие кусты. В их ветках застряли пустые пивные банки, а на земле валялись бутылочные осколки и какое-то тряпьё. Мерзавцы-соседи накидали! Знают, что дед в больнице, но продолжают вредить. Я собрал весь мусор и перебросил им назад через забор. Скоро за всё с ними расквитаюсь!
Убрав дворик, я пошёл к своему джипу. Я знал, что езжу на нём последние деньки – отец отнимет его, как и всё остальное. Над головой пламенело солнце, оно буквально обжигало мне мозги. Надо было остыть, собраться с мыслями. Домой я решил пока не возвращаться. Подожду, пока родители улягутся спать.
Покрутившись по центру города, я остановился около одного кафе. Несмотря на жару, многие ужинали на открытой веранде. Стоял галдёж, играла музыка, а в небе медленно плыл огромный воздушный шар – реклама местного радио. Отец с утра до вечера слушает этот канал. Вот я и приготовил ему подарочек – завтра моё имя прогремит в новостях. Прославлюсь на всю страну!
Я выбрал столик, сел. Вокруг пили, жевали, хохотали. У всех был вид, как будто нет на свете никаких проблем и вокруг одни удовольствия. Я усмехнулся: ну да, особенно райская жизнь вон у того бродяги! Заросший, ржаво-бурого цвета, он тащил по улице тележку со своим жалким имуществом. Надо бы узнать у него, где он живёт, чем питается и промышляет. Эта информация может пригодиться, когда отец вышвырнет меня из дому. Хотя, если я решусь на то, что задумал, то моё существование будет в сто раз хуже, чем у этого нищего. Неизвестно ещё, останусь ли жив. В сердце был холодок. Я раздвоился, спорил сам с собой, метался, но уже знал, что пути назад нет.
Пока я думал, рекламный шар скрылся за узкой высоткой – холодновато-зеркальной башней с миллионом наблюдавших за мной окон. Казалось, что глаза всего города были устремлены на меня, что все читали мои мысли…
Спешу всё рассказать, а то, боюсь, не успею или передумаю.
Я без конца роюсь в прошлом, извожу себя, путаюсь во времени. День, с которого всё началось, я искромсал мысленными переделками, но исправить, конечно, ничего не мог. Каждая ушедшая минута – это клеймо. Не вытравить.
Тот день начался вполне рутинно. Я с трудом встал. Поплёлся в ванную. Кое как почистил зубы, ополоснул лицо. Вода была тёплой, от неё ещё больше хотелось спать, а ледяной на юге нет. Всё здесь печётся под солнцем, плавится, накаляется. Моя голова тоже была накалена, но не от солнца.
Причесавшись – пятерней, а не гребешком, – я взглянул на себя в зеркало. Нормальный шестнадцатилетний парень. На преступника не похож. Поэтому непонятно, почему ко мне постоянно цепляются полицейские. Вчера опять остановили и начали буравить вопросами: чего шляешься по ночам, что в карманах? Ну и всё в том же духе. Один из них явно ходил за мной по пятам – я то и дело на него натыкался. Этакий робот-громила, которого я окрестил Арнольдом: он сильно смахивал на Шварценеггера. У всех я вызываю подозрение, а в первую очередь у отца. Я ещё в детстве мечтал от него сбежать. Несколько раз собирался, но не отважился, да и не хотел бросать мать. Подожду – окончу школу и уйду. Хотя я беспокоился за мать. Если ей грозит беда, оставлять её нельзя. Только подумал о ней, как она постучала в дверь.
– Ник, тебе пора, – поторопила она. Нервничала, что я опоздаю. Она пунктуальна до болезненности, переживает из-за любой ерунды. Её нервозность меня раздражает, хотя при этом я мать жалею. Мы с ней вроде поменялись местами: я с малых лет чувствовал ответственность за неё, словно не она, а я был родителем. Боялся её потерять. Своих чувств я стеснялся, прятал и не умел выразить. Был замкнутым и немногословным. Производил впечатление сухого – так мне говорили. Знали бы все про бурю внутри меня! А расслабиться я никогда не мог, даже когда сидел один у себя в комнате. Был вечно напряжён, как будто круглосуточно следил за мной чей-то невидимый глаз. Изменился ли я с тех пор? Мало.
– Сейчас спущусь, – сказал я, зная, что мать будет стоять за дверью, прислушиваясь к каждому моему вздоху.
– Я тебе какао сделала, – певуче произнесла она. Речь южан звучит тягуче и нудно, а в маминых устах – мелодично.
Она пошла вниз, вернее, полетела над лестницей. Походка у неё неслышная, мягкая и грациозная, как у пантеры. Если бы только она умела постоять за себя, как этот зверь! Обидеть её – проще простого.
Где бы мать ни появлялась, мужчины на неё глазели. Мои сверстники тоже. Меня это нередко бесило, а матери было всё равно. Она вообще никого вокруг не видит, кроме моего отца. Полностью ему принадлежит. Он собственник и тиран, о чём ни одна душа не догадывается: за порогом дома он преображается, как актёр. Становится обаятельным и обходительным. Людьми он запросто вертит, умеет к себе расположить. Недаром лихую карьеру сделал. В детстве я его панически боялся – до дрожи в сердце, а когда стал подрастать – всё меньше и меньше. Начал ускользать из-под его контроля, а мать – нет. Не знаю, боится она его или любит. Я так и не разобрался.
Делиться своими мыслями и переживаниями мне было не с кем. Роль собеседника и друга выполнял компьютер, на экране которого я как-то оставил по неосторожности страницу своих записей – как раз в том месте, где критиковал отца. Считая, что всё в нашем доме ему принадлежит, вплоть до сокровенных мыслей родных, он прочёл и, когда я вернулся в свою комнату, расплатился со мной оплеухой. Так вломил, что я чуть не въехал в стену. Тут я впервые не выдержал и бросился на него. Но проиграл. Он был намного сильнее. Стряхнув меня со своего тела, как пылинку, он прошипел: – Дождёшься, паршивец.
– Ненавижу! – крикнул я в ответ. – Деспот!
В его стальных глазах, теплевших, когда он разговаривал с чужими людьми, мелькнуло удивление. Наконец-то сообразил, что я уже не слабое дитё и могу дать отпор. С тех пор он меня ни разу пальцем не тронул. Почему он перестал меня колотить, оставалось загадкой. Раскаялся? Вряд ли. Испугался? Тоже вряд ли.
Пора идти вниз, а то мать опять начнёт барабанить в дверь. Я вышел из ванной. Пока спускался по лестнице, на меня колюче взирал с висевшего на стене портрета мой дед. Художник точно передал выражение его глаз. Дед отличался жутким нравом, вечно придирался, всеми помыкал. Несмотря на это, я был к нему привязан. Из бабушек и дедушек у меня остался только он, остальных даже не помню. За последний год мы с ним неожиданно сблизились – как ни странно, благодаря моему отцу. Тот редко о нём вспоминал, несмотря на трепотню, как он его боготворит. Чтобы дед не чувствовал себя брошенным, я стал чаще его навещать. Узнав его получше, я понял, что его непримиримость – это своего рода прикрытие, в душе он был добряком. Зачем он строил из себя крутого и несгибаемого – неясно. Возможно считал, что военным людям полагается так себя вести.
