– Вы будете круглым дураком, если позволите ей оставить это дитя у себя. Оно должно попасть в любящую семью. – Олета Блэксток шлепнула рукой по столу, едва не столкнув с него кувшин с ледяной водой острым локтем.
Судья Квимби, принимавший посетителей у себя в кабинете, переплел пальцы под двойным подбородком, постарался придать лицу нейтральное выражение и уставился на венчавшую голову Олеты оранжевую шляпку-таблетку. Словно в насмешку над законом гравитации, она сидела набекрень, такая же нахальная и упертая, как и ее хозяйка.
Олета наклонилась к нему, уставилась пылающими праведным гневом глазами-угольками и произнесла:
– Блу Бишоп не распознала бы любовь, даже если бы та выпрыгнула прямо перед ее носом и треснула ее по голове. И мне все равно, что там написано на пуговице. Уверена, вы, судья, примите правильное решение, ведь вы этих Бишопов лучше всех знаете. Даже лучше, чем я.
Да уж, помоги ему Боже, Бишопов он знал хорошо. Как и то, что человек, в самом деле переживающий за благополучие новорожденной, ни за что не стал бы говорить про нее «оно».
Блу
В городке Баттонвуд, штат Алабама, стоял один из тех дней, когда в самом воздухе веет надвигающимися бедами. Налетевший ветер растрепал сонную листву на вековых дубах и устремленных ввысь орехах. В поисках укрытия пробежал по тропинкам, взметая подсохшую грязь и засыпая все вокруг облаками пыли. И яростно засвистел, предупреждая о грозящей опасности всех, кто готов был его услышать.
Что ж, если кто и мог распознать в его завываниях сигнал тревоги, так это я. В конце концов, я ведь носила фамилию Бишоп. А она была практически синонимом слова «беда». И папа, и Твайла, и три моих старших брата встречали беды с распростертыми объятиями, как давно потерянную родню, – и к черту последствия! И поглядите-ка, чем это для них обернулось – все пятеро теперь были мертвы и преданы земле.
Я же все двадцать девять лет своей жизни старалась избегать бед. Мне они даром были не нужны, и от ощущения, что они роятся вокруг, нервы у меня в тот день были на пределе. Я терпеть не могла конфликты, а моя младшая сестра Перси так и вовсе всем своим существом олицетворяла понятие пай-девочка. Мы обе в семействе Бишопов были белыми воронами.
– Что тебя гложет? – спросила Марло Аллеман, приподнимая подол длинной юбки, чтобы переступить через бревно. Мы с ней шагали по огибавшей город тропе к могучему платану, нашему знаменитому пуговичному дереву, что росло ровно на середине дороги. А я и не заметила, что замерла как вкопанная.
– Просто в воздухе вдруг повеяло бедой.
– Лучше не обращай внимания, – ответила она. – Как и всегда.
Всю мою жизнь надо мной нависала огромная черная тень надвигающихся бед. Надо мной смеялись. Меня дразнили. Унижали. Я сорвала с одуванчика желтую, как солнце, головку и бросила ее в ведерко к другим цветам, которые уже постигла та же участь. Когда я обтерла руки о старые джинсовые шорты, на выцветшей ткани остались желтые полосы. Того самого оттенка, в поисках которого я и отправилась в лес этим утром. Дома у меня была оборудована художественная студия, и в ней я ловко превращала оторванные головки одуванчиков в цветные чернила. А еще готовила их из других цветов, орехов, кусочков древесной коры и корней и прочих даров леса.
Однако в лес меня влекли не только поиски источников для новых оттенков чернил. Нет, я будто бы постоянно искала… что-то. Что-то невыразимое, неописуемое. Искала всю свою жизнь, следуя настойчивому зову ветра, помогавшему мне находить потерянные вещи.
Это с его помощью мне удавалось найти то, что давным-давно пропало. Я постоянно натыкалась на чьи-то часы, кошельки и даже на Мо, мужа Марло, которому с недавних пор пришла охота бродяжничать. Природу этого дара я сама до конца не понимала и контролировать его никак не могла. Однако временами он, бесспорно, бывал очень полезен. И все же эта моя уникальная способность так и не помогла мне найти то единственное, что я искала… всю свою жизнь. То, что звало меня в лес. То, что терзало мне душу и лишало покоя. Нечто давно утраченное и не имеющее названия.
Почему-то казалось, что стоит мне набрести на него – и ветер сразу же шепнет: вот оно, вот что все это время было тебе нужно. Но до сих пор этого не случилось.
И потому я продолжала поиски. Каждое утро отправлялась в лес, притворяясь, будто иду собирать растительные компоненты для чернил, потому что не могу найти в магазине красок нужных мне оттенков. Как автор и иллюстратор детских книжек, я радовалась любой возможности сбежать в свой вымышленный мир. Особой популярностью у читателей пользовалась серия книг о юной крольчихе, которая, как и я, умела находить потерянные вещи, но при этом жила куда более веселой и насыщенной жизнью. Я как раз недавно закончила очередную книжку из этой серии и сейчас работала над иллюстрациями к ней. В этой истории моя героиня, Зайчушка-Попрыгушка, осознала, что не хочет заниматься хип-хопом, как другие крольчата, и записалась в балетную студию. И когда я бралась за кисточку и начинала рисовать крольчонка в балетной пачке, все тревожные мысли мигом вылетали у меня из головы.
Некоторое время мы с Марло шагали молча, а потом я сказала:
– Мне вчера вечером звонили насчет старого дома на ферме. Сара Грейс Фултон им заинтересовалась.
Каждый раз, когда Марло делала шаг, из-под подола ее юбки выглядывал мысок открытых сандалий с накрашенными ярко-красным лаком ногтями.
– Что ж, может, из этого что-нибудь и выгорит, верно?
– Там видно будет. Я продиктовала ей код от замка. Она сегодня съездит туда и все осмотрит.
Уже больше года я пыталась продать ферму, некогда принадлежавшую моей семье, но заинтересовавшихся ею можно было пересчитать по пальцам. За те десятилетия, что мои родные там прожили, дом сильно упал в цене, и, несмотря на то что я продавала его «без посредников», мне пока не поступило ни одного, даже самого паршивенького предложения. И, в общем, я понимала потенциальных покупателей. Мне и самой не хотелось там жить. Я уехала из этого дома шесть лет назад, как только смогла позволить себе собственное жилье.
В чащобе громко хрустнула ветка, и мы с Марло одновременно обернулись на звук. В сплетении зелени мелькнула какая-то тень.
– Олень? – спросила Марло, прищурившись.
– Не знаю.
Деревья притихли, будто тоже прислушивались. Но через пару минут в лесу уже снова защебетали птицы и загудели насекомые. Что бы там ни шуршало в кустах, теперь оно исчезло. И Марло вернулась к теме нашего разговора:
