Слово «быть» (sein) обозначает на немецком языке и существование, и принадлежность кому-либо.
Франц Кафка, «Размышления об истинном пути»>1, афоризм 46
Верховный суд Израиля, улица Шаарей Мишпат, 1, Иерусалим, 27 июня 2016 года
Однажды летним утром 82-летняя Ева Хоффе сидела, сложив руки, на полукруглой деревянной скамье, стоявшей в нише высокого вестибюля здания Верховного суда Израиля в Иерусалиме. Чтобы скоротать время до начала слушаний, её помощница листала ежедневную газету Maariv. Вообще Ева избегала прессы; ее возмущали потоки лжи, выплескиваемые журналистами, которые любили изображать её эксцентричной любительницей кошек и хваткой дамочкой, только и думающей о том, как легко и быстро заработать на культурных сокровищах, слишком ценных для нахождения в частных руках. Взгляд Евы привлек заголовок на первой странице газеты, набранный большими красными буквами. «Они что, выставили на аукцион прядь волос Дэвида Боуи?» – заметила она с ноткой негодования в голосе. «Да, будто это религиозная реликвия», – подтвердила подруга.
Сегодня решалась судьба реликвий другого рода. Три месяца назад, 30 марта 2016 года, Ева узнала, что Верховный суд согласился рассмотреть ее дело, «учитывая его общественную значимость». Как ни странно, при этом дело Евы не фигурировало в открытой повестке дня наряду с другими разбирательствами. Цифровое табло в вестибюле Верховного суда сообщало лишь о слушании дела «Аноним против Анонима».
Может, Ева, которая приехала почти на час раньше назначенного времени, просто пропустила объявление на другом табло, висевшем на входе. Впрочем, это уже не имело никакого значения: она в любом случае потеряет анонимность, как бы ни старалась её сохранить. Сегодня наступает кульминация восьмилетней битвы за наследство. Ранние этапы этого судебного процесса, связанные с правовыми, этическими и политическими дилеммами, широко освещались в израильской и международной прессе: открытые слушания проходили сначала в Тель-Авивском суде по делам семьи (с сентября 2007 по октябрь 2012 года), а потом в окружном суде Тель-Авива (с ноября 2012 по июнь 2015 года). С самого начала это разбирательство превратилось в конфликт права частной собственности с общественными интересами двух стран. Вопрос был в том, кому же принадлежит наследство уроженца Праги, немецкоязычного писателя Макса Брода (1884–1968): гражданке Еве Хоффе или Национальной библиотеке Израиля? Или лучше всего поместить его в Немецкий литературный архив, расположенный в Марбахе, Германия? На чаше весов лежало нечто большее, чем наследство Макса Брода, некогда признанного деятеля культуры Центральной Европы. Брод был другом, редактором и распорядителем литературного наследия другого пражского писателя, чье имя символизирует всю современную литературу: Франца Кафки.
Наследство Брода включало в себя не только его собственные рукописи, но и груды бумаг Кафки, которые со временем стали хрупкими, как осенние листья. Спустя девяносто два года после смерти Кафки эти рукописи обещали пролить новый свет на сверхъестественный мир писателя, придумавшего неповторимый, мгновенно узнаваемый стиль сюрреалистического реализма и выявившего самые сильные пороки XX века: века дезориентации, абсурда и безликой тирании. Кафка – редкий пример писателя, от фамилии которого было образовано прилагательное (кафкианский). Невероятная история о том, как рукописи Кафки попали в руки семьи Хоффе, включает в себя рассказ о непризнанном писателе, оказавшемся гением, и о том, как ближайший друг не выполнил его последнюю волю. Также эта история рассказывает о драматичном бегстве от нацистских захватчиков, уже закрывавших ворота Европы; о любовной связи между эмигрантами, оказавшимися в Тель-Авиве; о двух странах, чьи навязчивые идеи о преодолении травм прошлого привели их сегодня в Верховный суд. Но, главное, суд ставил ребром один очень сложный вопрос: кому же принадлежит Франц Кафка?
Кафка – редкий пример писателя, от фамилии которого было образовано прилагательное (кафкианский).
Ева, которая оказалась в самом центре этой бури страстей, родилась в Праге 30 апреля 1934 года – спустя десять лет после того, как Кафку похоронили на городском еврейском кладбище. Ей было всего пять лет, когда она бежала из оккупированной нацистами Праги вместе со своими родителями Эстер (Илзе) и Отто Хоффе и старшей сестрой Руфь. Ева показывала мне фотографии Эстер, своей матери: молодая пражская красавица запечатлена на них со своим любимцем, великолепным немецким догом по кличке Тассо. Так его назвали в честь итальянского поэта XVI века Торквато Тассо, более всего известного своей поэмой La Gerusalemme liberata («Освобождённый Иерусалим»), вышедшей в 1581 году. «Я тоже назвала одну из своих кошек Тассо», – сообщила Ева.
После переезда в Палестину Ева пошла в школу кибуцы Ган-Шмуэль на севере страны, у города Хадера, а потом до 15 лет училась в сельскохозяйственном интернате молодежного поселения Бен-Шемен в центральном Израиле. Здесь девочку опекала ее любимая учительница, художница Наоми Смилянски (1916–2016), но Ева вспоминает, что в Бен-Шемене она все время страдала от одиночества: «Я ужасно тосковала по родине и плакала почти каждую ночь». В начале Войны за независимость Израиля в 1948 году, когда Бен-Шемен осаждался силами Арабского легиона, её вместе с другими детьми вывезли из поселка в бронированных автобусах.
«Он ужасно боялся войны, – вспоминала Ева. – Боялся, что они нас уничтожат».
После войны Ева служила в подразделениях Армии обороны Израиля – Нахаль (такие единицы, создававшиеся под эгидой Корпуса просвещения и молодёжи Израиля, одновременно решали задачи социального волонтёрства, организации поселений, ведения сельского хозяйства и несения воинской службы). Отслужив, Ева решила изучать музыковедение в Цюрихе, но в 1966 году, еще до завершения курса, вернулась в Израиль – отчасти из-за своего отца, Отто, беспокоившегося из-за неизбежных военных действий между Израилем и соседними арабскими государствами. «Он ужасно боялся войны, – вспоминала Ева. – Боялся, что они нас уничтожат». Наконец летом 1967 года разразилась Шестидневная война. Каждый из этих шести дней Ева приходила в кафе «Кассит» на улице Дизенгофа в центре Тель-Авива и подолгу потягивала эспрессо, сидя за одним из крошечных столиков на тротуаре, под шестью картинами с кукольными арлекинами и музыкантами, которыми художник Йосл Бергнер расписал выходящую на улицу стену Кафе служило местом сбора и обмена слухами между длинноволосыми представителями богемы, интеллектуалами, мелкими торговцами и представителями армейской верхушки, в числе которых был и Моше Даян. (Будущий премьер-министр, а тогда майор Ариэль Шарон однажды выговаривал здесь унтер-офицеру: «Чего вы все болтаете о наших операциях с журналистами из
