На опушку леса вихрем вылетел всадник. Потревоженные им зайцы опрометью бросились в разные стороны. Стая всполошенных птиц с шумом снялась с верхушек деревьев и черной тучкой унеслась в высокое, непривычно яркое синее небо.
Копыта лошади на мгновение увязли в мягком, недавно вспаханном поле, но она быстро приноровилась к иной почве и стремительно понеслась дальше.
Поза всадника напоминала посадку наездников, которых можно было видеть на состязаниях во время деревенских ярмарок, – голова низко пригнута к шее лошади, руки крепко сжимают поводья, локти так и ходят вверх-вниз, он почти стоит в стременах, сжимая коленями бока лошади и едва касаясь седла.
Эта слаженная пара отлично знала цепь препятствий. Первой шла изгородь из кустарников, за ней, в конце второго поля, – широкая, хотя и не очень высокая каменная стена, отделявшая спуск в добрых три фута, который заканчивался обширным болотистым лугом.
Еще одна дистанция, преодоленная длинным свободным галопом, и – высокий барьер. Вот где всадника ждало настоящее испытание, явный вызов – и высший триумф, когда преграда оставалась позади.
Лошадь под всадником выглядела сильной, выносливой и быстроногой, но здесь все зависело от человека. И это было самым прекрасным и упоительным. Полная власть твоей воли над животным, над ситуацией, над самим собой и своей судьбой!
А главное – головокружительное чувство свободы, которую давала эта власть.
Всадник преодолел менее значительные препятствия, и вдали уже показался тот самый барьер из пяти бревен. Это препятствие было не для слабых духом, не для каждого наездника. Здесь требовались высокое мастерство и отвага. И – чуточку везения.
Но нашему всаднику неизменно сопутствовала удача.
Кобыла ускорила бег, напрягая мощные мышцы, выбрасывая в морозный утренний воздух струи пара из черных ноздрей.
Всадник всем телом прижался к крупу лошади, ощутив точно рассчитанный толчок, когда она в последний раз коснулась копытами земли и взлетела в воздух.
Слившись воедино, они парили, оторвавшись от земли с ее бренными заботами. Внизу все замерло в ожидании – на долгое мгновение захватывающего дух полета.
И вот передние копыта лошади снова коснулись земли, и сердце всадника заколотилось в такт с ритмичной дробью копыт. Рукой в перчатке он сорвал с головы мягкую войлочную шляпу и, встав в стременах, размахивал ею, как победным стягом.
Вырвавшиеся на свободу густые черные волосы взметнул ветер. Губы, полные, свежие, будто созданные для радостных и насмешливых улыбок, чарующего кокетства и поцелуев, округлились, и над полем пронесся ликующий вопль.
Большие глаза цвета лесной фиалки сверкали. Дерзко вздернутый носик и слегка выступающие скулы, усеянные веснушками, придавали всему лицу выражение милой невинности, с которым не совсем сочетался выразительный, чувственный рот.
Порывистый ветер остужал высокую грудь под белой, распахнутой у ворота батистовой рубашкой, заправленной в коричневые бриджи, – наряд, который счел бы слишком смелым даже самый отпетый вольнодумец.
Восемнадцатилетняя леди Николь Дотри знала, что ее считают красавицей и не похожей на других девушек благородного рода. Но ее это ничуть не огорчало, напротив, она упивалась своей юностью и отвагой, непокоренным сердцем и бьющей через край жаждой жизни. А больше всего – изумительной, необыкновенной свободой!
Сегодняшний день был отдан празднованию этой юности, этой радости и свободы. А уже завтра предстояло прощание с одним миром и встреча с другим – ее ждал первый сезон в Лондоне, к которому она готовилась, как к взятию самого трудного препятствия.
Без страха и сомнений в благополучном исходе.
Март 1816 г.
Лукас Пейн, маркиз Бэсингсток, отличался классической красотой – густые, чуть вьющиеся белокурые волосы, ясные голубые глаза и высокий стройный стан. Его манеры, как и туалеты, всегда были безукоризненны. Маркиз обожал свою овдовевшую мать и любил своих собак.
Его принимали во всех домах высшего общества, и он состоял членом самых избранных клубов. Искусный наездник, он не менее ловко правил упряжкой, не избегал и боксерских залов, где выделялся своим мастерством, хотя утверждал, что чувствует себя более уверенным в бою на рапирах, чем на кулаках. Он не нюхал табака, держался в обществе естественно и сдержанно, великодушно танцевал с застенчивыми или не пользующимися успехом у мужчин барышнями, умел сделать приятный комплимент почтенным вдовам и в игре в карты всегда соблюдал умеренность, хотя и обладал огромным состоянием.
И если память о покойном отце маркиза омрачала тень скандала, то сына она никогда не касалась.
Как заметил его друг Флетчер Саттон, виконт Ялдинг, в тот мартовский день, когда оба прогуливались по Бонд-стрит, с опаской поглядывая на низкое небо с нависшими тучами, если бы маркиз вдобавок к своим добродетелям еще бы мог управлять погодой, он был бы почти равен Богу.
Лукас и Флетчер знали причину этой отвратительной погоды с затяжными холодными дождями и почти полным отсутствием солнечных дней, но искренне поражались тому, что извержение вулкана под названием Тамбора, случившееся почти год назад где-то на краю света, вызвало столь продолжительное ненастье на большей части Англии и остальной Европы.
– Ты все молчишь, – заметил Флетчер, когда приятели остановились раскрыть зонты, поскольку едва заметная изморось перешла в мелкий дождь, обещавший через несколько минут обернуться настоящим ливнем. – Все еще злишься из-за того, что вчера в Уайте сказал лорд Харпер? Он действительно повел себя довольно бестактно, когда заявил, что даже на похоронах ему не приходилось слышать более безотрадных и мрачных речей… Тем более когда разве что спиной к тебе не повернулся со своими приятелями. Хотя, должен признать, в каком-то смысле он прав.
Виконт Ялдинг имел в виду инцидент, произошедший накануне в одном из самых избранных лондонских клубов. Лорд Харпер, известный своими плоскими шутками, с преувеличенным негодованием пожаловался, что не смеет ступить за порог своего дома, так как на улице к нему сразу бросается толпа «жалких оборванцев» с просьбой о подаянии.
Неожиданно для самого себя Лукас стал горячо защищать обездоленных, голодных и запуганных бедняков и даже предостерег, что, если в ближайшее время не будут приняты меры для оказания помощи соотечественникам из низших классов, это может привести к самым серьезным и непредсказуемым последствиям.
Хотя высказанное соображение внезапно пришло в голову взволнованному Лукасу, оно показалось ему вполне справедливым. Впрочем, его почти и не слушали.
Лукас взглянул на своего друга, иронически подняв бровь:
– Если мнение этого записного шута когда-нибудь повергнет меня в депрессию, я бегом вернусь домой и перережу себе горло!
