Большая часть панельной девятиэтажки с потрепанным белым фасадом исчезла, будто и не существовало ее никогда. Несмотря на объективность факта, его мозг отказывался воспринимать открывшееся взгляду. Все выглядело настолько противоестественно, что в голове за секунду возник защитный рубеж, отделяющий осознание реальности такой, какая она есть от понятия «немыслимое».
Улицу разрубило пополам лезвием невидимой гильотины. Через несколько метров от него асфальт дороги и тротуар обрывались, упираясь в высокую ярко-зеленую траву, какую можно было увидеть только в рекламных роликах дорогих телевизоров, для демонстрации их запредельных четкости и глубины цвета. Трава мягко покачивалась на ветру, весело играя лучами солнца, а кроме нее на много километров вперед не было больше ничего. За зеленой равниной, прямо от линии горизонта, вставала к небу сплошная, бесконечно высокая черная стена.
Вдруг стало очень тихо. Куда-то исчезли игравшие в палисаднике перед подъездом девятиэтажки дети. Только ярко-красный резиновый мяч сиротливо лежал возле клумбы в форме лебедя, сделанной из старой шины, окрашенной в белый цвет, который почти стерся из-за дождей и пыли. Пропали с тротуара пешеходы, спешившие по своим полуденным воскресным делам, замолкли яростно сигналившие друг другу автомобили, спешившие проехать на зеленый свет на повороте с перекрестка.
Над пустынным морем травы все так же быстро бежали с запада на восток низкие, темные кучевые облака, грозившие вот-вот разразиться дождем с грозой. Он невольно задрал голову вверх, до боли в шее, и почувствовал, как его, несмотря на тридцатиградусную жару, начинает бить озноб. Там, в вышине, встретились два неба. Одно до рези в глазах светлое, голубое и безоблачное – то, под которым стоял он, и второе, которое накрывало поле – темное, застилаемое тучами. Граница просматривалась совершенно четко, на ее краю тучи исчезали, растворяясь в голубизне без следа.
В этот момент ушла тишина, и он понял, что вокруг кричат. Кричит молодая девушка в легкомысленном желтом платье с глубоким декольте, потому что под ногами у нее лежит половина молодого человека, а ее белые босоножки стоят посреди огромной лужи крови. Так просто, половина человека, как в кино. Одна рука, одна нога, широко распахнутый, налившийся кровью глаз и все его внутренности, безумным коктейлем покинувшие тело за секунду падения.
Кричит молодая мама, заламывая руки и бессмысленно нарезая круги вокруг опустевшей детской коляски, в которой буквально только что лежал ее ребенок, и вот вдруг его не стало, как и водителя маршрутки, которая сейчас на полном ходу прошла сквозь прозрачную стену, кувыркнулась в траву и лежала на крыше, задрав к небу задние колеса. Оказалось, мир за гранью располагался немного ниже, буквально на полтора метра, и этого хватило, чтобы автобус перевернулся. Он видел руки, множество рук, взрослых и детских, прижавшихся изнутри к стеклу и извивавшихся, как полураздавленные дождевые черви, выползшие на мокрый асфальт после ливня. В автобусе тоже кричали.
И тут в его сознание вторгся новый звук. Он шел со всех сторон сразу, даже изнутри. Поселился в его ушах, костях, глазах. Хруст перемалываемого стекла. Этот звук обволок все сущее, стал его частью, взял мир в тиски и сжал, начав с натугой проворачивать. Город и траву, асфальт и небо расчертили тонкие трещины, через которые на него смотрела тьма, черная до такой густоты, что казалась осязаемой. Трещины пробежали по воздуху прямо к нему и, когда он поднял руки, и посмотрел через полупрозрачные от света пальцы на одно из солнц, рассекли и их.
Тогда он тоже закричал.
Две сгорбленные фигуры, закутанные до макушки в объемные меховые парки грубого пошива, неподвижно застыли под порывами ветра, несшего через пустынную белую равнину тонны мелкого ледяного крошева. Ноги их по самые бедра утопали в глубоких сугробах, на спинах покоились высокие походные рюкзаки с притороченными к ним по бокам продолговатыми чехлами. Следы за их спинами уже практически слизала вьюга, да и сами путники с каждой минутой все больше становились похожими на два снежных холмика, сливаясь с ландшафтом. Ветер свистел и завывал на десятки голосов, с энергичностью буйнопомешанного меняя направление каждые несколько секунд и закручивая тонущие в пурге невысокие снежные смерчи. Все в этой картине – и безмолвная неподвижность пилигримов, и нескончаемое движение мертвой, но гиперактивной природы одним своим видом могло заставить даже стороннего наблюдателя ежиться от холода.
Вьюга натужно стонала, как страдающий от затяжной болезни человек на пике боли, как попавший в капкан зверь, находящийся на самом краю решения отгрызть себе лапу. Она все никак не могла справиться со вторгнувшимися на ее исконную территорию наглецами, желая забраться под их теплую одежду, облизать тела языком из ледяных игл, собирая капельки крови из мельчайших порезов. Хотела пожрать их, скрыть в своей белой пучине навек, похоронив под тоннами снега. Но путники не двигались с места, бросая ей вызов своим бездействием, и вьюга бесилась, не в силах победить. Только изредка легкий поворот скрытой под глубоким капюшоном головы или покачивание плеч выдавали в фигурах двоих незнакомцев присутствие жизни.
В метре от них начиналось лето. Снежная тьма сменялась ярким солнечным светом жаркого июльского дня, а ледяная дюна резко оканчивалась обрывом, уходившим вниз под идеально прямым углом, и оголявшим ее многослойное нутро. Переход был таким разительным, что походил на диковинную декорацию для съемок фантастического фильма.
Местность внизу, у основания ледяного среза, не давала ни единой возможности сделать предположение о своем естественном происхождении. Ни морен, остававшихся за отступающим ледником, ни протяженных холмов, которые должны возникать параллельно направлению его движения, ни единого следа таяния и стока вод. Только невидимая граница и, примерно в десяти метрах внизу, мерно покачивающаяся под легким теплым ветерком трава. Самый обычный сорняк, и пускай, но такой свежий, манящий своей чистотой и естественностью, что в него хотелось лечь прямо сейчас. Даже не лечь, а упасть, раскинув руки и не боясь напороться на осколок стекла или выброшенный бычок. Они принадлежали другому, худшему миру, в котором такая трава просто не могла расти. И ни одно лишнее движение не нарушало ее спокойствия и идеальности.
На ту сторону с ледника не проникала ни одна снежинка. Они просто бесследно исчезали в воздухе, сталкиваясь с невидимой преградой. И, точно так же, ни одна травинка внизу, у основания обрыва, не касалась ледяной стены, как бы сильно не гнул ее ветер. Будто магнитное поле мягко отталкивало их назад за долю секунды до соприкосновения. Многие стебли травы были ровно обрезаны, какие на кончиках, а какие ровно посередине, но им это никаким образом не мешало. Ни один даже не пожух из-за этих видимых повреждений.
