1 Бхарата
Тринадцатый бактун, начавшийся 11 августа 3114 года до нашей эры, уже не раз безумно порывался в бездну, а в католическое Рождества 2012 года захотел сгореть, как феерверк.
Поэтому, сведующие люди спешили. Они закололи черного козла, как самое сладострастное из животных, принесли его в жертву, разделили между собой жертвенные остатки и тихо смотрели, как догорающий огонь играет своими отблесками. Вдруг перед ними, как из под земли, появился нищенствующий мальчишка: оборванный, вонючий и грязный. Видимо пролез в щель забора.
– Дайте поесть, дайте поесть…, – как в бреду тараторил он, нарушая торжественное молчание, и, если бы не зловонье, от него исходящее, Шакуни смог бы стерпеть дольше.
– Дайте поесть, дайте поесть…, – и в Шакуни проснулась злость:
– Еще чего! Не видишь, жертвенные остатки уже розданы! Пошел вон!
– Тебе что, умыться лень?! – кричал он, – Ты такой страшный и воняешь… Еда убежит от тебя!… Питайся помоями!
– Или откуси у пса болтающуюся часть!.. – ухмыльнулся кто -то и пояснил,– Кажется, я видел его бегающего на четвереньках с бездомными сучками.
– Иди, иди! – приказал другой, – Еда отягощает!
Но нищий не уходил. Он шатался от голода, и не мог сделать и шага не – послушными ватными ногами.
– Да мы сейчас тебя самого принесем в жертву! – раздались угрожающие голоса и
было не понятно, шутят или нет?
Завыли собаки, и Шакуни уже вполне серьезно предложил оборванцу:
– Давай бросим кости! Я поставлю на кон свою долю остатков, а ты, если проиграешь, взойдешь на костер!
Тот вытер слезы и слабо кивнул.
Кинули игральные кости… Даже пока они не упали, всем было ясно, кто выйграл.
– Фу, как же он смердит! – сморщив нос, произнес кто-то, – Он не пригоден для яджны…
– Время и так уже еле ползёт. И скоро оно совсем остановится! – ответил Шакуни, – Самое главное для жертвы – говорить правду, а оборванец её непрестанно твердит. Благодаря этой яджне мы не замрем, как камни.
Шакуни знал, что говорил.
Сложили жертвенный костер, начал петь хотар.
– Дайте.., – из последних сил пробормотал побирушка.
Его затащили на алтарь, дрова как будто ждали, тут же вспыхнули, огонь взвился и заплясал, пожирая несчастного. Какое-то время раздавались истошные крики, потом стихли. Воняло горелым.
Ничего, кроме жуткой тоски, от свершившегося не было, хотелось встать на четвереньки и завыть.
– Что мы наделали ?! – воскликнула дочь Шакуни. – Давайте скажем, что самосожжение…
– Нищего? У нас во дворе? Никто не поверит! – ответила мать и успокоила, – Да его и искать не будут!
– Предприятиям нашим сопутствует зло, как дым огню! – сказал Шакуни, – В этом рождении он отмучался, зато в новом рождении будет счастлив!
Поднялся ветер, сверкнула молния, взорвалось небо и из него хлынуло, как из ведра, но костер от этого страннейшим образом разгорелся еще сильнее. На глазах у всех жертвенные остатки растворились, исчезли в воздухе; тут же прямо в алом пламени костра из них возник целый и невредимый, даже ничуть неопаленный, правда, очень ошарашенный черный козел. Немного помедлив, он выпрыгнул из огня, нехорошо на всех посмотрел злыми пронзительными глазами, остановил свой взгляд на Шакуни, ненавидяще промекал и навел на него рога… Ни у кого не возникло сомнений: сейчас козёл ему смертно отомстит. Шакуни побледнел. Его дочь вскрикнула. Но рогатого, как кто-то остановил, он замер в своей атаке.
Все окаменели. Очнувшись, увидели, что угли даже не тлеют, а игральные кости не упали, а парят в воздухе. Сам Махадева, прекрасный, как жизнь, стоит в центре двора и протягивает к ним руку. Тотчас они опустились в его ладонь Кали-югой, пропуском хода.
– Я никого не обидел? – иронично спросил Кала, и за сто двенадцать лет до начала бактуна растворил в своем дыхании земное время. Поэтому, хотя бактун закончился, фактически он и не начинался.
– Шива! – взмолился я, сгоревший, к вечному, но он меня не услышал.
Но не это, не это хотел я рассказать вам! Ибо это Пратьякша, открытое для зрения, явное, понятное. Боги презирают то, что можно явно увидеть.
2 Город Гавгав
Удивленными и обескураженными уходили врачи очередной бригады родильного отделения, и на дежурство, как часовые, заступали следущие. Лишь бессменно тужилась роженица, черпая откуда-то все новые и новые силы. Наконец, на пятой пересменке, общий вздох облегчения пронесся по палате и… внезапно оборвался. Недоумение повисло в воздухе так густо, что сделалось душно.
На мгновение ослепнув от яркого блеска, пожилая акушерка ошарашенно уставилась на сверкающий в лучах восходящего солнца золотой скелет с сербрянным черепом, на которых, прямо в ее дрожавших от страха руках, быстро появлялась плоть.
– Ры-ры-ры-ды-ды-вы-выай-й-йя ру-ру-ру..! – сильно заикаясь, недошептала она и, теряя сознание, машинально шлепнула по моему мягкому уже заду. Меня ловко подхватили, перерезали пуповину, закончилось моё утробное единство с миром, природа и жизнь разделились, появились "я" и "не я", дикий крик вырвался из моей глотки.
Я мигом оглядел палату, потом проник взглядом за ее пределы…потом дальше… еще дальше… «Какое разнообразие форм!!! – по ходу думал я, продолжая орать, охваченный священным ужасом и в восторге от богатства впечатлений.»
Тут я увидел ее и резко смолк. Как же я хотел, чтобы она увидела меня, узнала меня в облике младенца!
Услышав крик, она вскинула голову: рассыпались по плечам мягкие, как ночь, иссиня-черные волосы, взглянули вверх глаза, голубые и бездонные, как небо.
В небе парит коршун. "Вот кто кричит,– решает она", а коршун взмывает все выше и выше, в самые заоблачные выси. Внизу остается зеленый холм с разросшимся малинником и редким сосновым лесом, чьи иголки блестят, как после дождя; древние развалины, почти ушедшие в землю и покрытые замшелым мхом; буйно заросший гибкой лозой берег; заводи, зовущие в себя темной водой между желтыми кувшинками и ряской; извилистая река… Холм называется Змеиным: с его макушки до плеса тянется длинный след, как будто громадный змей сбросил здесь свою старую кожу, став вечным речным потоком.
На холме – женская фигурка: трогательная и преисполненная силы. Изящная и юная, с тонким станом и нездешним лучезарным лицом, девушка собирает цветы бессмертия. Цветы, как живые, сами тянутся к ней.
О! Посмотреть на это вернулись бы даже старые звезды, но они давно стали черной космической пылью. Синие, красные, зеленые, желтые… Как же те звезды блистали! Падая, – ты помнишь!? – они зажигали душу, и – исполнялись мечты, а нынешние, только мигают, когда внизу всё, визгливо кривляясь, летит вверх тормашками.
«Боги! Верните мне бывшее! – чуть ли не кричит она.
Меня внезапно схватили чьи-то руки, и видение тут же исчезло.
