Медовым Праздником Июль
отпет, вокалом на нос;
цветочки собирая в куль,
грядёт поющий Август;
травы мигающий салют –
приветствие растений;
как воду, ароматы льют,
сквозь каждый лист и стебель;
горит и станет светлой медь,
и пахнет чем-то кислым;
уже готовы заалеть,
плоды в листве повисли.
пока в погоне за лучом,
похолодевшем, мухи
жужжат, весёлые ещё,
рисуя в небе дуги;
так будет здесь до девяти,
а там, над гривой рощи,
закроет небо лошадьми
гуляние славной Ночи;
сверкнёт хрустальная слеза –
глаз лошадиный влажный;
ботву плющом перевязав,
склон зеленеет каждый;
и выцветает темнота,
сойдёт летучей мышью;
и новый День, уже настав,
опять дорогу ищет;
и воздух над рекой раздет,
и утро сядет в кроне;
во всех домах ночует свет,
одной избушки кроме…
*
открыты окна, двор зарос,
крыльца разбиты доски,
дом 26, под тиной лоз,
на Ново-Бочаровской.
перед крыльцом болиголов
с репьём в обнимку пляшут;
как будто заползут в окно,
где рама нараспашку,
да из живых, чей этот дом –
летучей мыши с крысой;
одна живёт под потолком,
одна – под половицей.
три не пускают солнце в дом,
не попросив «спасибо»;
накрыв теньком, стоят при нём:
Берёза, Ель и Липа.
а дальше, чем забытый сад –
поросшее Болото;
за кривизной его оград
в Лесу блуждает кто-то…
перед чащобою – Погост;
там не хоронят вроде;
тропой между кустов и звёзд
одни цветы и ходят;
зимою – тишь, а летом – глушь;
и местные привыкли,
что Ветер здесь, бутонов муж,
у дома сеет тыквы.
пустует дом который год,
но скажет шедший мимо:
его очаг кого-то ждёт,
кто посещает либо…
*
четыре дня – Июль отпет;
я видел: в старых окнах
впервые загорелся свет,
и дом встречал кого-то;
в рассветный сумеречный час,
где дол в болотном иле,
Наездник там смеялся, мчась
на костяной кобыле.
*
а много лет тому назад
дом не стоял согбенный,
и сорняков скупой наряд
не упирался в стены,
ершом не цвёл чертополох,
у самого порога;
кривой сарай не занемог
ещё, сев кособоко,
встречали радостно гостей,
где ныне встретить не с кем;
и окна, что глазницы стен,
носили занавески.
давал свой честный урожай
и огород за домом;
где ныне логово ежа
в кустах из бурелома;
лопата, грабли и коса
не прятались в чулане,
где палисадник ныне сам
в бурьяне сорном канет;
в саду висели камни слив,
что поедали дома;
напрасно тыквы не росли,
как лишь на корм воронам;
прикосновения бойких рук
хранили стены эти,
где детский смех, нудня старух,
а меж – молчание средних.
*
тогда ещё, давным-давно,
май начинался только,
глухой тропой каждый ведо́м,
в ночь собралась Пятёрка;
на старом Кладбище огни:
дым сигаретный, ветки;
в ночь Вальпургиеву они
решили сесть в рулетку;
ни душегуб, ни конокрад
там не сидел меж ними;
вкруг на надгробиях сидят,
с бутылочкой полыни;
кладоискатель и смельчак
из них там каждый пятый;
Удача с острого плеча
роняла…на лопаты;
за нею шли – вниз и наверх –
её искали шибко;
звон черенка – Фортуны смех,
а сгиб – её улыбка
и, может быть, давным-давно,
Удачу звать ужели,
крутить, как Смерть веретено
своё вращает, сели;
– дружили крепко впятером, –
сказал один той ночью, –
и вместе навсегда уйдём,
собой удобрив почву;
искали золото земли,
пускались в приключения,
Фортуны дерево трясли –
где Плод свершит падение?
пришла пора отдать долги
Судьбе, кладоискатель;
споём безумству этот гимн,
отдав себя…лопате!
и четверо вскричали «да!»,
хлебнув по новой пойла;
кто жизнь Удаче не отдал –
тому нигде не пёрло;
– из плоти наших бедных тел,
из пепла да из праха,
для капюшона в темноте
прядёт седая Пряха;
ту вокруг пальца обведём,
что душ Штурвал вращает!
что жизнь? одним свершится днём,
неважная, как щавель, –
второй сказал, и третий с ним,
конечно, был согласен,
четвёртый с пятым – как один,
не врозь ни в коем разе
никто позвать в ту ночь не смел
с собой на сходку беса;
своё замолвил слово хмель,
и был, как прежде, резок, –
но было так, и не вернём
загоризонтных далей;
а на рассвете впятером
все замертво лежали…
*
легенда эта о Пяти
полвека ходит больше;
да говорят, её пути
идут – где дом заброшен…
кто стал немым и ликом сер
нам не расскажет точно,
как брал треклятый револьвер
стрелять Шабашной ночью;
кто побледнел, засох и сгнил –
не скажет лжи и правды;
на кладбище, среди могил,
лежат в плюще ограды…
уже полвека больше здесь
сомнениями объяты:
о чём умалчивает песнь?
зачем стрелялся пятый?
кто их поссорил ночью той?
кто застрелился первым?
ужели среди них…шестой
сидел в ту ночь, наверно…
*
стучат копыта по земле,
где каждый куст – букетик;
и, развеваться повелев
тряпью, встречает ветер;
ещё вдали темнеет ель,
где спуск ведёт отлогий;
и как-то держится в седле
Наездник одноногий;
в остроконечной шляпе он –
на лошади без гривы;
и на рассвете дол и склон
под ним шуршат крапивой;
Болото будет позади,
вдали – тропа одна лишь;
клубится сумеречный дым,
как утром веет с кладбищ;
колючки праведной травы –
одной, любившей мёртвых –
ни ног не режут, ни копыт
кобыле, в кости стёртых;
в заплатках старое тряпьё,
но не замёрз Наездник:
давно уже не ест, не пьёт,
живёт – стоит на месте.
но в этот день ночной порой,
с небес поймав Снежинку,
он возвращается домой,
он мчится за калитку…
и так бесстрашно хорошо
ему за кромкой сада…
на голове его – мешок
с улыбкой из заплаты;
его пугает вороньё,
ботвы кусает кудри,
а он, немой обычным днём,
смеётся этим утром.
он мчится в Лес, где тихий шум;
темнеет свод громадный…
и у него – один маршрут,
одной предсказан картой…
– Весной, когда весь мир – побег
и всюду липкий клейстер,
ты – Пугало, я – имярек,
в колоде – Дама Крести, –
её созвучье голосов
он слышит в кронах где-то;
её с веснушками лицо –
во всех колодах Света.
– я не держу тебя в плену,
иди… так лучше, ну же!
я вижу, подходя к окну,
но мне твой труд не нужен…
…а за окном был женский март,
Судьбы вторая сдача…
Судьба сдавала стопки карт
и – …такова Удача…
он мчится, слушая хорал,
в лесной глуши чертоги;
– недалеко ты убежал,
когда ты одноногий…
не об Удаче будет речь:
смотри, как я прекрасен!
лишь огород для этих плеч,
для этой ипостаси…
– Фортуны сын, чей царь – каприз,
побойся с неба кары!
ведь не тебе пенять на жизнь
и быть неблагодарным;
ты пил нектар, забыв полынь,
спал в золотой одёжке,
и три огромные пчелы
тебя поили с ложки;
ты видел снег, а за снежком
чернела жизнь и лампы;
зима серебряным стежком
писала вместо папы,
но полон был дверной проём
и честно ждали дома;
и Слово веское твоё
звучало по-другому;
ты слышал бирюзу травы,
цветы тебе звонили;
ты только вспомни, кем ты был,
ты, Всадник на кобыле…
и, пятерых всех пережив,
взяло твоё безумство!
к чему теперь души надрыв?
– в душе, как прежде, пусто…
я не искал в тебе себя,
как шулер был неважен,
а ты – моя епитимья,
стоять цветов на страже, –
так он ответил, мчась верхом
в Лесной стены заглушье,
и только в кронах листьев хор
ласкал…и резал душу.
*
Июль, вверху сгорев, обмяк
на Ново-Бочаровской;
как в палисаднике сорняк –
дом 26 неброский.
направо дальше от него –
