Взрослые ненавидят пыль. Моя Мамзель сражается с ней так, будто вокруг нее монголо-татарские захватчики, а она последний воин на селе. Отчаянно и самозабвенно. Вот и сейчас она стряхивает микроэлементы со шкафов, размахивая перед моим лицом мокрой тряпкой будто саблей. Этим она как бы показывает какая я свинья, развела в комнате бардак. Но мне наплевать, я люблю пыль. Могу часами лежать на полу и смотреть на пыль в лучах солнца, представляя, как наша Галактика кружит в невесомости. И нет на свете ничего прекраснее этого зрелища.
Дядя Лео говорил мне, что смерти нет, что все это ерунда. Ну типа, все легко. То же самое, что спуститься в питерское метро. Вначале ты долго-долго едешь на эскалаторе, и мимо проезжают люди, люди, много людей. Некоторых ты узнаешь, некоторых нет. Они плывут вдоль тебя нескончаемой вереницей глаз, тел, разноцветных одежд. А ты выискиваешь среди них родные и любимые лица. И когда видишь такие, то машешь им рукой, а они улыбаются в ответ.
– А потом? – спросила я у него.
– Потом ждешь своего поезда на перроне. Поверь, он никогда не опаздывает.
– Ты там один?
– Один, но так даже лучше. Обычно всю жизнь толкаешься, тебе тесно и душно. В автобусе, метро, в плацкарте, в маршрутке, а тут наконец-то – один. Кайф! И приезжает не поезд, а дрезина на колесах.
– Что это за фигня ещё такая?
– Небольшая тележка, управляется рычагом. Это не для пассажиров, а для рабочих метро. Они на ней выезжают по ночам и чинят рельсы или провода. Так вот, она обычно с проводником. Бородатый такой дед. Он молчалив и суров. Ты садишься позади него, и едешь по туннелю пока не увидишь свет.
– А потом?
– Потом ты становишься пылинкой в солнечном свете и паришь, играя на легком ветерке.
Мы сидим в больничном тубзике, и он курит в открытое окно.
– Откуда, блин, Лео, ты все это знаешь? Или просто хочешь, чтобы я не ревела потом, если что-то пойдет не так.
– Просто знаю и все.
Я протягиваю палец и ловлю пылинку. Привет, Лео, как дела? А у нас тут лето, снова лето. Мы за городом, и я решила наконец закончить эту историю. Мы нашли способ снова с тобой встретиться, дядя Лео. У нас там в другой реальности теперь есть связи. И не надо ржать, я бы тоже от смеха сдохла, скажи мне кто-нибудь такую глупость еще месяца три назад. Но теперь у меня имеются неоспоримые доказательства того, что ты не умер. Или не совсем умер. В любом случае мы снова однажды встретимся. Для этого надо делов-то – всего лишь закопать капсулу времени. Мелкий пристал ко мне – давай закопаем, давай. Мы с братом притащили на тележке десять банок смолы и, согласно технологии Кострова, собираемся замешать все в ведре. Смолы до фига, потом расскажу кто подарил, ты не поверишь, когда узнаешь. Целое ведро желтой прозрачной жвачки, которая не будет долго ждать и мигом поглотит все наши воспоминания. Теперь бодаемся с братом – что выкинуть, а что оставить. Столько событий произошло, что в одну капсулу все так просто не впихнешь. Ты бы сейчас не узнал Васька, он так вырос, стал похож на тебя как две капли воды. Мини-Лео без двух передних зубов. Это он бутылку с колой открывал, хорошо я вовремя заметила, а то так и шамкал бы беззубой пастью еще три года, пока новые бы росли. Пока я возилась с рецептом капсулы времени, Васек сбегал домой и притащил еще три машинки, что ты ему подарил, просит закопать все три. Сходимся на одной машинке и одном медведе с условием, что я выкину часть записей. Придется перечитывать, блин. Хотя удовольствие не из приятных, фиговое было лето, что и говорить. Да и год был фиговый с тех пор, как ты стал пылью, Лео. Уж поверь мне.
Моя старая училка Ириша (из понтовой гимназии ее выгнали вслед за мной за сочувствие нищебродам) просто обалдела, когда я ей рассказала про это лето. У нее глаза на лоб полезли, да так там и оставались до конца рассказа. Ириша у нас очень душевная особа, за это, наверное, все ее и любят. Обычно учителя одевают на лицо выражение под кодовым названием «ненавижу мелких говнюков», а их сжатые в нитку губы и холодные рыбьи глаза видны из самого дальнего конца коридора. По крайней мере я их сразу различаю. Но Ириша она – другая, таких редко встретишь в стенах образовательного учреждения.
Я помню, как она пыталась со мной дружить еще там, в старой гимназии. Это выходило у нее очень коряво, но иногда поговорить с ней можно. Только я сразу отсекла все вопросы на тему – а что у вас дома? Это ее не касается ни под каким соусом. Тогда Ирина Павловна подсунула мне Сэлинджера «Над пропастью во ржи» и все пыталась выяснить, почему я так мрачно смотрю на мир. Хотя почему мрачно, я не поняла. Этот американский чувак, Холден, вот кто настоящий депрессняк. Он только и делает, что ноет всю дорогу, ничего не пытаясь изменить в своей жизни. Я таких парней терпеть не могу. Да и в целом мужской род кажется мне умственно отсталым. Я имею ввиду ровесников. Я сменила три школы и ни разу не встретила парня, с которым можно поговорить о чем-то важном (Кирюха не в счет, он не местный). Они как тот Холден только и делают что ноют-ноют. И все разговоры о футболе, деньгах и компьютерных играх. А те, кто постарше – только о сексе. У той сиськи такие, у этой сякие. Они похожи на тех дебильных собак, которые знаешь, в прихожей прыгают тебе на ногу и пытаются делать с ней разные манипуляции. Особенно это неприятно в гостях, никогда не знаешь, как себя вести. Нет, ну правда странно как- то стоять и улыбаться, говорить – «здравствуйте тетя Люба, чудесная погода сегодня», когда эта волосатая дура болтается у тебя на ноге. А дать пендель – так хозяева сразу начинают вопить – не бей его, он еще маленький. Один раз такая тварь в доме моей одноклассницы запрыгнула на моего брата. Ему было года два. Конечно, я чуть не убила псину, а подруга перестала со мной разговаривать. Со мной всегда так. В общем я объяснила нашей Ирише, что мрачно я смотрю только на школу, которая является тюрьмой. А в целом жизнь прекрасна.
– Лиза, ну почему же тюрьмой? – училка по- театральному вскинула руки вверх.
Она всегда очень эмоционально ведет урок – жестикулирует, разговаривает разными голосами, как чревовещатель. Мы умираем со смеху. А один раз даже плакала, когда читала стихотворение Блока. Сказала, что мы пока еще не понимаем, о чем оно. И что так грустно, что времена Прекрасной дамы прошли. Мы и правда не поняли ни фига из-за чего она расстроилась. Но она так красиво плакала, просто блеск. А потом прочитала стихотворение «Сжала руки под черной вуалью» и что-то там еще. В классе сразу повисла легкая грусть, словно дымкой затянуло. Даже Лысый наконец заткнулся и замер, глядя в окно. Большинство теток, когда ревут, сразу становятся страшными. Нос разбухает как слива, красные узкие глаза напоминают япону мать. Ужас. Тем дебильнее звучат советы из ток-шоу, которые так любит Мамзель. Один раз я услышала, как тетки по телеку советуют зрительницам, которые мечтают подцепить богатенького буратину, «брать мужика слезами». Да, да, именно так и сказала одна крашенная лохудра с силиконовыми губищами в пол-лица. Уж не знаю, как это у нее работает. Может по принципу фильмов ужасов? Наверное, как только этот губошлеп начинает плакать, мужики со страху готовы отдать все свое бабло, осыпать это огородное пугало бриллиантами, лишь бы ОНО прекратило страшный вой. А вот наша Ирина могла замереть и вдруг бац – из глаза выкатывалась красивая, словно росинка на траве, слеза. Так умеют делать только она и моя мать, когда им хочется произвести впечатление. Все в школе знают, что Ириша поступала в молодости на актерское, но не добрала баллов. Думаю, из нее вышла бы неплохая актриса. Странно, что она так и осталась училкой. Хотя только из-за нее можно с трудом, но все же переносить школу. Реально у нее талант.
