Если посмотреть на сухие факты последних месяцев моей жизни – можно заключить, что я злобная стерва с наггетсом вместо сердца, причём максимально холодным и остывшим наггетсом. Судите сами: уже почти два года я не отдавала сына его несчастному отцу, разрушила карьеру бедняжки-Андрюши своим заявлением о побоях, а недавно случилось такое, уух. Настоящая лиходейка, признаться честно. Сука. И живу, чаем не попёрхиваюсь. В инстаграм фото с улыбкой до ушей выкладываю. Песни пишу, книгу…
Ох уж эти книги. Иногда я в таком отчаянии и одиночестве, что кажется, Лиля Брик, будь она рядом, довольно ткнула бы меня в солнечное сплетение и кивнула головой. Да, расскажи свою историю.
Эй, Лиля, вообще-то я сейчас пишу про инопланетян и феминизм. Это тоже выстрадано, ты знаешь, Лиля. Ты знаешь, что я не начинаю новой истории, пока не допишу старую.
И тогда Лиля превращается в долгожданный летний вечер, в сиреневое небо, редкие, и оттого более яркие, как слезинки на юном лице, звёзды, в тихий шум города и трели соловья, в прохладу. Превращается и целует меня: глупая, вот твоё вдохновение.
А история довольно банальная.
Ой, наверное, я никогда не забуду эту ночь. 6 марта, холод, 3 утра, а я стою у подъезда и жду полицию и скорую, чтобы писать заявление на мужа. Тошнит – то ли от сотрясения, то ли от страха.
Мне 22. У меня нет работы и образования, зато есть двое детей, которые сейчас спят у моих родителей и не знают, что их мама в беде.
2.
Мой папа – это, знаете, такой человек «Как бы чего ни вышло». Он везде перестрахован. Весь дом в камерах, каждую ночь проверяются двери, и включается сигналка. Моё детство тоже было перестрахованным.
Я никогда не ходила с одноклассниками на тусовки, редко была на свиданиях и только с теми, кого утвердил мой папа. Мой школьный график был расписан поминутно – школа, фортепиано, сольфеджио, хор, английский и бадминтон. За ним неотступно следила бабушка Кира – она высчитала, что мой путь от школы до дома занимал 7 минут, а мой путь из музыкалки – 8. И если мне стоило задержаться хотя бы на минуту – она звонила предупредить, что с подругами мне болтать нечего, потому что дома ждут уроки.
Я была очень послушной хорошисткой, маминой радостью, папиной гордостью. Мой мч был одобрен родителями. Закончила музыкалку с красным дипломом. Мои стихи вошли в несколько сборников. Школа закончена без троек. Я поступила на филфак.
Вот только жить мне не хотелось. Я ненавидела весь мир, а детский психолог говорил, что у меня «горе от ума».
А потом как-то чего-то вышло.
В 17 лет, я, тогда первокурсница, с моим молодым человеком пришла на работу к маме и принесла своё узи. На нём был маленький комочек, который я решила назвать Соней.
Моя семья – благополучная. Родители не в разводе и видно, что папа любит маму. А мама папу. А они меня, наверное… наверное, да, но мне всегда казалось, что я родилась сразу нелюбимой. Родители ждали мальчика, а родилось недоразумение с расщелиной неба. Маме запретили меня кормить грудью, а мне оформили инвалидность. Пугали 5 лет операцией, а потом не стали сделать и лишили инвалидности и пособий. Моя расщелина не мешала мне жить, за исключением ежегодных осенних простуд и чуть гнусавого голоса. Умом я понимаю, что меня любили, но, вспоминая прошлое, чувствую, что недостаточно. К маме, впрочем, у меня претензий нет.
А папа… Знаю, что когда я была маленькая, он брал меня на руки, только надев медицинский халат, чтобы не испачкать микробами. Я мало что помню из детства, кроме бабушки – папиной мамы. Зато помню, что в 12 лет мне стала интересна психология, и папа смеялся над тем, что я читала книги Корен Харни. Потом меня заинтересовала политика, и когда я пыталась поговорить о современной демократии и политических лидерах, папа грубо обрывал меня, парируя тем, что я слишком маленькая и глупая, чтобы об этом говорить вообще. Потом я стала фотографировать, и его это тоже мало интересовало. И мои занятия музыкой – он бывал на отчётных концертах со всей семьёй, конечно, но когда я репетировала дома, закрывал двери в комнаты, чтобы звуки бесконечных этюдов не мешали смотреть ТВ. Я помню, что какое-то время пыталась заслужить папину любовь, и так долго притворялась, что люблю рыбалку, что полюбила её на самом деле. Похоже, что именно это немного пофигистичное отношение папы сформировало во мне уверенность, что мужской любви я не заслуживаю.
Ну и ладно. И не надо.
4.
У меня сейчас двое детей. И они оба бабушкинские дети. Есть такое подозрение, что моя мама им милее, чем их собственная. И вот обидно с одной стороны, а с другой – радостно и понятно.
Не знаю, почему так, в детстве мне тоже любимее всех была бабушка, но не Кира, а Галя, мама мамы. И тогда я не думала об этом и совсем не ценила её, а теперь возвращаюсь мысленно в те года, когда она была жива и поражаюсь тому, сколько она мне смогла дать. До 14 я была абсолютно, безапелляционно и по-детски счастлива – но не знала того. Можно ли радоваться дню, не познав ночи? «Кто умирал, тот знает, что живёт…» – а я тогда не знала, что мир может быть не розовым.
Оказывается, каждому человеку нужен кто-то, кто бы безапелляционно его принимал. Хотя бы один. Чаще всего такой человек – это мама. Иногда – отец. Некоторые находят отдушину в себе самом. Некоторые – в друзьях. У меня чудесные родители и друзья, но безапелляционно принимала меня только бабушка Галя.
Она совершила для меня огромный подвиг – показала, как это вообще делается – любить.
В шесть я заявила, что хочу играть на пианино, как Пушкин. Никакие доводы о том, что Пушкин на пианино не играл, на меня не действовали. Родители отказывались покупать пианино наотрез – бабушка по папиной линии всегда была против всего, у отца был горький опыт игры на скрипочке, а мама… мама, я не помню твоей позиции. Помню, что никто не хотел впихивать в мою комнату этот огромный деревянный комод со струнами и клавишами, никто не хотел водить меня на занятия в музыкальную школу, слушать вечно одинаковые пассажи. Сегодня меня и саму тошнит от них. Я не знаю, что сказала им бабушка Галя. Но папа, пообещав выкинуть её вместе с пианино из окна, если я брошу музыкалку, приобрёл-таки мне злосчастный инструмент.
И началось!
Во время обучения в музшколе я постоянно выла, что у меня ничего не получается, но признаться честно, когда получалось – музыка захватывала меня. Мне не нравилось заниматься, я много психовала, избивая свою красную подушку, плакала навзрыд, швыряла нотную тетрадь.
