– Ты должен его купить, – сказал мой друг. – Это как раз то место, где может жить такой дьявол-одиночка, как ты. И было бы неплохо владеть самым романтичным домом в Бретани. Нынешние владельцы совершенно разорены, и дом ничего не стоит – ты должен его купить.
Не имея ничего общего с тем характером, который приписывал мне мой друг Ланривейн (на самом деле, под моей нелюдимой внешностью у меня всегда была тайная тяга к домашнему хозяйству), я воспользовался его намеком однажды осенним днем и отправился в Керфол. Мой друг ехал на машине в Кемпер по делам: он высадил меня по дороге, на перекрестке дорог на вересковой пустоши, и сказал:
– Сначала поверни направо, а потом налево. Затем прямо вперед, пока не увидишь аллею. Если ты встретишь каких-нибудь крестьян, не спрашивай дорогу. Они не понимают по-французски, и они бы сделали вид, что понимают, и запутали бы тебя. Я вернусь за тобой сюда к закату – и не забудь о могилах в часовне.
Я последовал указаниям Ланривейна с колебанием, вызванным обычной трудностью вспомнить, сказал ли он первый поворот направо, а второй налево, или наоборот. Если бы я встретил крестьянина, я бы, конечно, спросил, и, вероятно, был бы сбит с толку, но пустынный пейзаж был в моем распоряжении, и поэтому я споткнулся на правом повороте и пошел через пустошь, пока не вышел на аллею. Она была так не похожа ни на одну другую аллею, которую я когда-либо видел, что я сразу понял, что это, должно быть, та самая аллея. Деревья с серыми стволами поднимались прямо на огромную высоту, а затем сплетали свои бледно-серые ветви в длинный туннель, через который слабо проникал осенний свет. Я знаю большинство деревьев по названиям, но до сих пор не могу решить, что это были за деревья. У них был высокий изгиб вязов, разреженность тополей, пепельный цвет олив под дождливым небом, и они тянулись передо мной на полмили или больше без перерыва в своей арке. Если я когда-либо и видел аллею, которая безошибочно вела к чему-то, то это была аллея в Керфоле. Мое сердце слегка забилось, когда я начал спускаться по ней.
Вскоре деревья закончились, и я подошел к укрепленным воротам в длинной стене. Между мной и стеной было открытое пространство, заросшее травой, от которого расходились другие серые аллеи. За стеной виднелись высокие шиферные крыши, покрытые мхом , колокольня часовни, верхушка крепости. Это место окружал ров, заросший диким кустарником и ежевикой; подъемный мост был заменен каменной аркой, а решетка – железными воротами. Я долго стоял на противоположной стороне рва, оглядываясь вокруг и позволяя влиянию этого места проникнуть в меня. Я сказал себе:
– Если я подожду достаточно долго, появится сторож и покажет мне гробницы, – и я скорее надеялся, что он не появится слишком рано.
Я сел на камень и закурил сигарету. Как только я это сделал, мне показалось, что это ребяческий и зловещий поступок, когда этот огромный слепой дом смотрит на тебя сверху вниз, а все пустые улицы сходятся к тебе. Возможно, именно глубина тишины заставила меня так осознать свой жест. Скрип моей спички прозвучал так же громко, как скрежет тормоза, и мне почти показалось, что я услышал, как она упала, когда я бросил ее на траву. Но было нечто большее: чувство неуместности, ничтожности, бесполезной бравады, когда я сидел там, выпуская сигаретный дым в лицо такому прошлому.
Я ничего не знал об истории Керфола – я только приехал в Бретань, и Ланривейн никогда не упоминал мне это название до вчерашнего дня, – но нельзя было даже взглянуть на эту громаду, не почувствовав в ней долгого накопления истории. Что это за история, я не был готов угадать: возможно, только та огромная тяжесть многих связанных с ней жизней и смертей, которая придает величие всем старым домам. Но вид Керфола предполагал нечто большее – перспективу суровых и жестоких воспоминаний, уходящих вдаль, как его собственные серые аллеи, в размытое пятно тьмы.
Конечно, ни один дом никогда полностью и окончательно не рвал с настоящим. Когда он стоял там, вознося к небу свои гордые крыши и фронтоны, он мог бы стать собственным погребальным памятником.
– Гробницы в часовне? Все это место – могила!
Я задумался. Я все больше и больше надеялся, что сторож не придет. Детали этого места, какими бы поразительными они ни были, показались бы тривиальными по сравнению с его общим впечатляющим видом; и я хотел только сидеть там и проникаться тяжестью его тишины.
“Это самое подходящее место для тебя!”– сказал Ланривейн; и я был поражен почти кощунственным легкомыслием предположить для любого живого существа, что Керфол – это место для него.
– Возможно ли, чтобы кто-нибудь не мог видеть…?
Я задумался. Я не закончил мысль: то, что я имел в виду, было неопределимо. Я встал и побрел к воротам. Я начинал хотеть знать больше; не видеть больше – к этому времени я был уже уверен, что дело было не в том, чтобы видеть, но чувствовать больше: чувствовать, что все это место должно было общаться.
– Но чтобы попасть внутрь, придется растолкать сторожа, – неохотно подумал я и заколебался. Наконец я пересек мост и попробовал открыть железные ворота. Они поддались, и я прошел по туннелю, образованному толщей деревьев. В дальнем конце вход был перекрыт деревянной баррикадой, а за ней находился двор, окруженный дворцом благородной архитектуры. Главное здание было обращено ко мне; и теперь я увидел, что одна половина представляла собой просто разрушенный фасад с зияющими окнами, через которые были видны дикие заросли рва и деревья парка. Остальная часть дома все еще была в своей первозданной красоте. Один конец упирался в круглую башню, другой – в маленькую ажурную часовню, а в углу здания возвышался изящный колодец, увенчанный замшелыми урнами. У стен росло несколько роз, а на верхнем подоконнике я, помнится, заметил горшок с фуксиями.
Мое чувство давления невидимого начало уступать моему архитектурному интересу. Здание было настолько прекрасным, что я почувствовал желание исследовать его ради него самого. Я оглядел двор, гадая, в каком углу засел страж. Затем я толкнул шлагбаум и вошел внутрь. Как только я это сделал, дорогу мне преградила собака. Она была такой удивительно красивой маленькой собачкой, что на мгновение заставила меня забыть о великолепном месте, которое она защищала. В то время я не был уверен в ее породе, но с тех пор узнал, что это была китайская порода, принадлежавшая к редкой разновидности, называемой “Рукавная собака”. Она была очень маленькой и золотисто-смуглой, с большими карими глазами и гофрированной шеей: она была похожа на большую рыжеватую хризантему. Я сказал себе:
