С Гэбриелом и Пятницей я познакомилась в один день, и случилось так, что потеряла я их тоже одновременно, поэтому с тех пор я не могла думать о ком-то одном из них, не вспомнив о другом. То, что моя жизнь стала частью их жизни, в некотором смысле говорит о том, какой у меня характер, потому что они оба начали постепенно пробуждать во мне желание защитить их, оградить от любых невзгод. Ведь до тех пор всю свою жизнь я заботилась лишь об одной себе и, наверное, была благодарна судьбе за то, что рядом появился кто-то еще, нуждающийся в защите. У меня никогда не было ни любимого человека, ни собаки, и когда появилась эта парочка, мое сердце, конечно же, открылось ей навстречу.
Помню тот день до мельчайших подробностей. Была весна, и над поросшими вереском пустошами уже веял свежий ветер. Из Глен-хауса я выехала после завтрака, а в те дни, покидая дом, я всякий раз преисполнялась ощущением свободы. Это чувство не покидало меня с тех пор, как я вернулась из школы в Дижоне. Быть может, оно жило во мне и прежде, но молодые женщины испытывают его куда острее, чем дети.
Дом мой можно описать как довольно мрачное место. Да и могло ли быть иначе, если все в нем напоминало о человеке, уже покинувшем этот мир? В первые дни по возвращении я приняла решение никогда не жить прошлым. Что бы со мной ни случилось, когда это закончится, я не стану оглядываться назад. В юном возрасте – а мне тогда было девятнадцать – я усвоила важный урок.
Я преисполнилась решимости жить исключительно настоящим: минувшие дни забыты, а грядущее пусть наступит как-нибудь само.
Сегодня, вспоминая те события, я понимаю, что стала легкой добычей судьбы, которая меня поджидала.
За шесть недель до того, как это случилось, я вернулась из школы, в которой провела четыре года. За все это время я ни разу не приезжала домой, потому что была родом из Йоркшира, и чтобы добраться туда, мне бы пришлось совершить долгое и недешевое путешествие через половину Франции и Англии, а обучение мое и так стоило дорого.
За годы, проведенные в школе, мое воображение до определенной степени наделило отчий дом особенностями, ему не присущими, и моя прежняя жизнь в нем стала казаться мне наполненной куда более яркими впечатлениями, чем было на самом деле, потому картинка у меня в голове отличалась от действительности. Это и стало причиной потрясения, которое я испытала по возвращении.
В дороге из Дижона меня сопровождала подруга, Дилис Хестон-Брауни, и ее мать – так пожелал мой отец, ведь в те дни не могло быть и речи о том, чтобы юная леди совершала столь долгую поездку в одиночестве. Миссис Хестон-Брауни доставила меня до вокзала Сент-Панкрас, посадила в вагон первого класса, и из Лондона до Харрогейта, где меня должны были встретить, я ехала уже одна.
Я надеялась, что встречать меня будет отец. А хорошо бы еще и дядя. Впрочем, с моей стороны рассчитывать на это было, конечно, глупо, ведь будь дядюшка Дик в Англии, он сам бы приехал за мной в Дижон.
Как оказалось, за мной прислали двуколку, которой правил Джемми Белл, отцовский конюх. Он изменился и был не похож на того человека, которого я знала четыре года назад; Джемми словно высох и от этого стал выглядеть моложе. Конюх, которого я, как мне думалось, знала очень хорошо, оказался не совсем таким, каким я его представляла! Это открытие стало для меня первым маленьким потрясением.
Джемми оценил взглядом размер моего багажа и присвистнул. Потом улыбнулся.
– Ба, мисс Кэти, вы выросли. Теперь вы настоящая важная леди.
Еще одно напоминание о былой жизни. В Дижоне меня звали «Кэтрин» или «мадемуазель Кордер». «Мисс Кэти» прозвучало как обращение к кому-то другому.
Конюх недоверчиво посмотрел на мой зеленый бархатный дорожный плащ с рукавами, отделанными овчиной, и съехавшую мне на глаза соломенную шляпку, украшенную венком из маргариток. Мой вид озадачил Джемми: в нашей деревне такой модный наряд можно было увидеть нечасто.
– Как отец? – поинтересовалась я. – Я думала, меня встретит он.
Джемми выпятил нижнюю губу и покачал головой.
– Подагра совсем его одолела. Ему не выдержать тряски. К тому же…
– К тому же что? – быстро спросила я.
– Как вам сказать… – заколебался Джемми. – Он сейчас как раз выходит из своего очередного приступа…
Мне стало немного не по себе, когда я вспомнила ужасные отцовские приступы, омрачавшие те далекие дни.
«Не шумите, мисс Кэти. У вашего батюшки приступ…»
Эти страшные приступы приходили в наш дом регулярно, и, когда это случалось, мы ходили на цыпочках и разговаривали шепотом; отец же пропадал на какое-то время и появлялся снова бледнее обычного, с темными кругами под глазами. Казалось, он не слышал, когда к нему обращались; при виде него мне становилось страшно. Прожив долгое время вне дома, я позволила себе забыть об этих жутких приступах.
– А что, дядя не вернулся? – быстро спросила я.
Джереми покачал головой:
– Мы не видели его уже полгода, даже больше. Думаю, нам придется ждать его еще года полтора.
Я кивнула. Дядя Дик был капитаном морского судна; он писал мне, что отправился на другой конец мира, где собирался несколько месяцев заниматься какими-то своими делами.
Мне стало грустно. Если бы дядя был дома, мое возвращение прошло бы для меня куда радостнее.
Мы довольно скоро катили по дороге, и мои воспоминания оживали все сильнее. Я думала о доме, в котором жила до тех пор, пока дядя Дик не решил, что мне пришло время отправиться в школу. Рассказывая об отце, я наделяла его чертами дяди Дика. Я смела старую паутину времени и впустила яркий солнечный свет. Место, которое я описывала своим подругам, было домом, где я хотела бы жить, а не домом, который я знала.
Но теперь время мечтаний прошло. Меня ждала встреча с реальностью.
– Вы замолчали, мисс Кэти, – заметил Джемми.
И это была правда. Разговаривать мне не хотелось. Вопросы вертелись у меня на языке, но я не задавала их, потому что знала: ответы Джемми будут не такими, какие мне хотелось бы получить. Мне предстояло все узнать самой.
Мы продолжали ехать по дорогам, порой настолько узким, что ветки росших по обочинам кустов норовили сорвать с меня шляпку. Но вскоре пейзаж должен был измениться: вместо аккуратных полей и узких дорог нашим взглядам предстанут места более суровые; лошадка будет неторопливо подниматься на холм, а я – вдыхать ароматы бескрайних, поросших вереском пустошей.
В ту минуту при мысли об этом на меня нахлынула неожиданная волна счастья и я поняла, как сильно скучала по этим краям с тех пор, как их покинула.
